Резкое осуждение вызывают у Ап. Григорьева главы эпилога, изображающие перерождение Любской, счастливую семейную жизнь Гриши и Насти, спокойную старость Ивана Софроныча, окончательное нравственное падение Тавровского. «Бессмыслен подобный конец, — пишет Ап. Григорьев о Любской, — а не безотраден, каким, может быть, представляли его себе авторы романа, и не горькая трагическая ирония слышна в последних заключительных строках <…> а пошлая издевка над своим собственным трудом, над недодуманными и недосозданными ими лицами <…> Торжество же добродетели Ивана Софроныча с дочерью и зятем и юного немца с его предметом столько же пошло, если еще не более <…> Конец же Тавровского так отвратителен, что предполагает участие морального цинизма в его изобретении» (там же, с. 367).
К рецензиям Ап. Григорьева непосредственно примыкает реплика Эраста Благонравова (псевдоним Б. Н. Алмазова), помещенная в том же журнале. Алмазов замечает, что еще недавно «два наших самых лучших, самых петербургских журнала» — «Современник» и «Отечественные записки» — не только не помещали романов, подобных «Мертвому озеру» и «Старому дому», но и «очень невыгодно отзывались о такого рода произведениях». Теперь же «помянутые журналы смекнули, что писать только для избранной публики невыгодно, что если они будут писать только для нее, то у них будет мало подписчиков. И вот они принялись за создание разных романов на манер Дюма. Да ведь оно и легче, и дешевле: такого роду произведения может делать, в свободное время, сама редакция» (М, 1851, № 19 и 20, с. 267).
«Отечественные записки», оказавшиеся в той же ситуации, что и «Современник», воздержались от жестких оценок, подобных той, какую они дали в свое время «Трем странам света» (см.: ОЗ, 1850, № 1, с. 20–22; подробнее см.: наст. изд., т. IX, кн. 2, с. 338–339). Несколько строк, посвященных «Мертвому озеру», оправдывали появление романа литературным безвременьем и отмечали, в общей форме, «хорошие частности и некоторые хорошие свойства выражения» (ОЗ, 1852, № 1, с. 14).
Отдельное издание романа, появившееся в начале года, вызвало лишь один отклик — статью в «Библиотеке для чтения», подписанную криптонимом «И. П.». В отличие от других отрицательных отзывов, проникнутых тревогой за судьбы литературы, статья И. П. написана в издевательском тоне и направлена не столько против «Мертвого озера», сколько против «натуральной школы» в целом. Из всего романа И. П. выделяет лишь несколько глав, заслуживающих внимания: «…разрежьте, пожалуй, и прочтите тридцать четвертую главу и начало тридцать пятой <…> потом тридцать девятую и сороковую, в которой Тавровский встречается с Любой на берегу озера; прочтите еще заглавие — единственную остроту в этом романе, и довольно — остальные шестьдесят шесть глав с эпилогом не употребляйте на чтение: все они сплошь покрыты натуральной плесенью» (БдЧ, 1852, № 4, с. 45).
Незначительность содержания, длинноты, пропуски, карикатурные образы, отсутствие слога и неряшливость языка — все это И. П. относит на счет обоих авторов — «равномощных поэтов», но «один из сочинителей», по мнению И. П., «в особенном разладе со вкусом и русским языком» (там же, с. 44). Речь идет, по-видимому, о Некрасове как о более известном (по сравнению со Станицким) представителе «натуральной школы».
Статья И. П. возмутила даже тех, кто неодобрительно отзывался о «Трех странах света» и «Мертвом озере». «Кто у вас разбирает «Мертвое озеро»? — писал А. В. Дружинин редактору журнала А. В. Старчевскому. — Этот господин пишет легко, но я с горестью увидел в нем булгаринские замашки. Что за выражения и зачем нападать на «натуральную школу»! Это уже старо» [65].
В том же духе выдержана и анонимная заметка в «Москвитянине»: «…странно, что г. И. П. взялся преследовать в «Мертвом озере» натуральность, странно, что ему не нравятся в нем именно те самые немногие оазисы, где авторы сколько-нибудь верно изображают действительность <…> Кроме подобной странности приема, ничем для нас не объяснимой, статья г. И. П. отличается удивительной оригинальностью тона…» (М, 1852, № 9, с. 38–39).
В углу против окон — массивный флигель… — Флигель — прямострунный рояль с крыловидной формой корпуса.
…из темного ситцевого капота… — Капот — верхнее женское платье широкого покроя, вроде халата.
У окна, затянутого серпянкой… — Серпянка — род грубой марли.
Коса ее, очень густая, низко спускалась на затылок… — Слово «коса», помимо своего основного значения, сохранившегося в наши дни, означало и пряди незаплетенных волос (см.: Даль, т. II, с. 172).
…вились от природы маленькие пукли. — Пукля (букля) — локон.
…в вольтеровских полинялых креслах. — Так называемое вольтеровское кресло — массивное, с очень высокой спинкой.
…имел вид недоросля. — Недоросль — подросток или юноша, не достигший 21 года, т. е. совершеннолетия, и не поступивший еще на государственную службу.
…нанковые сиреневые узенькие панталоны… — Нанка — разновидность хлопчатобумажной ткани из грубой пряжи (чаще желтого цвета).
…в редкие свободные часы дозволялось Настасье Андреевне садиться за избитые пятиоктавные клавикорды.
