Том 10. Царствование Федора Иоанновича, 1584-1598 гг. - [9]

. Султан требует Астрахани и Казани; Хан с огнем и мечом в недрах России; народ Черемисский бунтует. Где ум ваших Бояр? Отечество в несгоде, а они презирают наше доброжелательство и твердят, что Царь готов стоять против всех недругов! Увидим. Доселе мы удерживали Стефана от исполнения клятвы, им данной при восшествии на престол: клятвы отнять у России все Литовское, чем она завладела после Витовта. Теперь не хотим досаждать ему пересказом ваших речей бездельных, но скажем: Иди на Россию, до берегов Угры: вот наше золото, вот наши руки и головы!»

Князь Троекуров слушал хладнокровно, ответствовал с жаром: «Не мы, но вы суесловите, Паны Вельможные! Какие речи, дерзостные и нелепые! Царствование благодатное именуете несгодою и бедствием для России! Видите гнев Божий, где мы видим одну милость Небесную! А будущее известно ли смертному? Вы не беседовали со Всевышним. Горе тому, кто злословит Венценосца! Имеем Царя здравого душою и телом, умного и счастливого, достойного своих великих предков. Как отец, дед, прадед Феодоров, так и Феодор судит народ, строит землю, любит тишину, но готов и разить недругов. Есть у него воинство, какого еще не бывало в России: ибо он милостив к людям и жалует их щедро из казны своей; есть Воеводы доблие, ревнители славы умереть за отечество. Так, Феодор умеет молиться, и Господь, благоволя о небесной Вере его, конечно даст ему победу – и мир, и благоденствие, и чад возлюбленных, да Царствует племя Св. Владимира во веки веков! Пусть изменники оглошают землю бесстыдным лжесловием о смутах Вельмож и неустройстве нашего Царства: ветер клевету развевает. Не хотим уподобиться вам дерзостию и в истине: молчим о том, что видим в Литве и в Польше, ибо мы присланы не для раздора». Далее, сказав, что Вельможи Российские знают только своего Царя и не сносятся с иноземными Князьями; что Султан требует не Астрахани, не Казани, а нашего дружества; что Хан, помня 1572 год и Князя Михайла Воротынского, не смеет заглянуть и в нашу Украйну; что в России везде тишина; что мы спокойно властвуем и в отдаленной Сибири – на Конде, в Пелымском Государстве, в стране Пегих Колмаков и на Оби, где 94 города платят нам дань – Посол заключил сими словами: «То ли называете несгодою России? Мира желаем, но не купим. Хотите ли войны? Начинайте! Хотите ли доброго дела? Говорите о деле!»

Вступили в переговоры. Царь соглашался не требовать Киева, ни Волыни, ни Подолии, требуя для мира одной Ливонии, по крайней мере Дерпта, Нейгауза, Ацеля, Киремпе, Мариенбурга, Тарваста. «К чему такое великодушие? – сказали Паны Князю Троекурову с насмешкою: – мы дозволяем вам отыскивать всей Литвы: завоюйте и возьмите!» Они вторично предложили соединить обе Державы на веки веков и для того съехаться Вельможам Московским с Королевскими на границе; а Троекуров изъяснял им, что Царь не может решить столь важного дела без общей Земской Думы; что нужно немало времени для призвания всех государственных людей в Москву из Новагорода, Казани, Астрахани, Сибири – и требовал должайшего перемирия. «В России нет обычая советоваться с землею, – возражали Паны, – Царь вздумает, Бояре скажут да, и дело сделано»: Спорив несколько дней, утвердили перемирие еще на два месяца (от 3 Июня до Августа 1588), чтобы в течение сего времени съехаться Великим Послам с обеих сторон на реке Ивате, между Оршою и Смоленском, для условия о том, 1) «как Царю жить в любви братской с Стефаном, и 2) как их Государствам быть под единою Державою в случае Феодоровой или Стефановой кончины, или 3) какими городами Литве и России владеть бесспорно, буде они не захотят соединиться». Хотя третья статья отнимала силу у второй; хотя в самом деле мы ничего не уступали и не вредили ни чести, ни безопасности государственной такими условиями: однако ж сей договор был подписан Троекуровым уже в крайности, когда Паны объявили ему отпуск. Мы желали длить время, в надежде на будущее, и видя доброе расположение к миру в земле неприятельской. Сам Архиепископ Гнезненский в беседе с Царским чиновником (Новосильцовым, посланным тогда в Вену) сказал ему, что Россия имеет одного непримиримого врага в Литве и в Польше: Батория, коему жить недолго; что у него открылись на ноге опасные раны и что медики не смеют целить их, боясь тем ускорить его смерть; что Стефан не любим народом за безмерное славолюбие и за худое обхождение с супругою; что и Вельможи и Дворянство хотят быть под рукою Феодора, зная Христианские добродетели сего Венценосца, ум и благость Царицы, мудрость и высокие достоинства Правителя, Бориса Федоровича Годунова. «Сей муж знаменитый (продолжал Архиепископ) питал, утешал наших пленников, когда они еще сидели в темнице и, дав им свободу, милостиво угостил в своих палатах, одарив каждого сукнами и деньгами. Слава его везде разносится. Вы счастливы, имея ныне Властителя подобного Алексею Адашеву, великому человеку, который управлял Россиею в Царствование Иоанново». Еще недовольный таким сравнением, Новосильцов уверял, что Годунов превосходит Адашева и знаменитостию сана и глубоким разумом. – Одним словом, здравая Политика нудила нас удалять войну, сколько возможно. Еще Стефан бодрствовал духом и телом, отпуская Князя Троекурова; величавый и гордый в приветствиях, с видом суровым дал ему руку; велел кланяться Феодору… и сим заключил свои деяния в отношении к России, которая ненавидела и чтила его: ибо он, враждуя нам, исполнял законный долг, предписываемый Государю пользою Государства, и лучше легкомысленных Панов ведал невозможность истинного мира и трудность соединения Королевства их с Царством Московским. Уже Баторий назначил день Сейма в Варшаве, чтобы утвердить будущую судьбу Королевства заблаговременным избранием своего преемника, истиною и красноречием оживить в сердцах любовь к отечеству, ревность ко славе; наконец исторгнуть согласие на войну с Россиею. Но Судьба не благоприятствовала замыслам великого мужа, как увидим в следующей главе.