— Никогда, никогда я не поверю, — горячо лепетала Настя, — что маленьких деток повивальные бабушки находят в огороде, между грядками с капустой. Теперь уж зима, и никаких грядок нет, и бабушка не могла принести Катерине дочку.
— Фью! — присвистнул про себя Коля.
— Или вот как: они приносят откуда-нибудь, но только тем, которые замуж выходят.
Костя пристально смотрел на Настю, глубокомысленно слушал и соображал.
— Настя, какая ты дура, — произнес он наконец твердо и не горячась, — какой же может быть у Катерины ребеночек, когда она не замужем?
Настя ужасно загорячилась.
— Ты ничего не понимаешь, — раздражительно оборвала она, — может, у нее муж был, но только в тюрьме сидит, а она вот и родила.
— Да разве у нее муж в тюрьме сидит? — важно осведомился положительный Костя.
— Или вот что, — стремительно перебила Настя, совершенно бросив и забыв свою первую гипотезу, — у нее нет мужа, это ты прав, но она хочет выйти замуж, вот и стала думать, как выйдет замуж, и всё думала, всё думала и до тех пор думала, что вот он у ней и стал не муж, а ребеночек.
— Ну разве так, — согласился совершенно побежденный Костя, — а ты этого раньше не сказала, так как же я мог знать.
— Ну, детвора, — произнес Коля, шагнув к ним в комнату, — опасный вы, я вижу, народ!
— И Перезвон с вами? — осклабился Костя и начал прищелкивать пальцами и звать Перезвона.
— Пузыри, я в затруднении, — начал важно Красоткин, — и вы должны мне помочь; Агафья, конечно, ногу сломала, потому что до сих пор не является, это решено и подписано, мне же необходимо со двора. Отпустите вы меня али нет?
Дети озабоченно переглянулись друг с другом, ослабившиеся лица их стали выражать беспокойство. Они, впрочем, еще не понимали вполне, чего от них добиваются.
— Шалить без меня не будете? Не полезете на шкап, не сломаете ног? Не заплачете от страха одни?
На лицах детей выразилась страшная тоска.
— А я бы вам за то мог вещицу одну показать, пушечку медную, из которой можно стрелять настоящим порохом.
Лица деток мгновенно прояснились.
— Покажите пушечку, — весь просиявший, проговорил Костя.
Красоткин запустил руку в свою сумку и, вынув из нее маленькую бронзовую пушечку, поставил ее на стол.
— То-то покажите! Смотри, на колесках, — прокатил он игрушку по столу, — и стрелять можно. Дробью зарядить и стрелять.
— И убьет?
— Всех убьет, только стоит навести, — и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и рассказал, что бывает откат. Дети слушали со страшным любопытством. Особенно поразило их воображение, что бывает откат.
— А у вас есть порох? — осведомилась Настя.
— Есть.
— Покажите и порох, — протянула она с просящею улыбкой.
Красоткин опять слазил в сумку и вынул из нее маленький пузырек, в котором действительно было насыпано несколько настоящего пороха, а в свернутой бумажке оказалось несколько крупинок дроби. Он даже откупорил пузырек и высыпал немножко пороху на ладонь.
— Вот, только не было бы где огня, а то так и взорвет и нас всех перебьет, — предупредил для эффекта Красоткин.
Дети рассматривали порох с благоговейным страхом, еще усилившим наслаждение. Но Косте больше понравилась дробь.
— А дробь не горит? — осведомился он.
— Дробь не горит.
— Подарите мне немножко дроби, — проговорил он умоляющим голоском.
— Дроби немножко подарю, вот, бери, только маме своей до меня не показывай, пока я не приду обратно, а то подумает, что это порох, и так и умрет от страха, а вас выпорет.
— Мама нас никогда не сечет розгой, — тотчас же заметила Настя.
— Знаю, я только для красоты слога сказал. И маму вы никогда не обманывайте, но на этот раз — пока я приду. Итак, пузыри, можно мне идти или нет? Не заплачете без меня от страха?
— За-пла-чем, — протянул Костя, уже приготовляясь плакать.
— Заплачем, непременно заплачем! — подхватила пугливою скороговоркой и Настя.
— Ох, дети, дети, как опасны ваши лета>*. Нечего делать, птенцы, придется с вами просидеть не знаю сколько. А время-то, время-то, ух!
— А прикажите Перезвону мертвым притвориться, — попросил Костя.
— Да уж нечего делать, придется прибегнуть и к Перезвону. Иси, Перезвон! — И Коля начал повелевать собаке, а та представлять всё, что знала. Это была лохматая собака, величиной с обыкновенную дворняжку, какой-то серо-лиловой шерсти. Правый глаз ее был крив, а левое ухо почему-то с разрезом. Она взвизгивала и прыгала, служила, ходила на задних лапах, бросалась на спину всеми четырьмя лапами вверх и лежала без движения как мертвая. Во время этой последней штуки отворилась дверь, и Агафья, толстая служанка госпожи Красоткиной, рябая баба лет сорока, показалась на пороге, возвратясь с базара с кульком накупленной провизии в руке. Она стала и, держа в левой руке на отвесе кулек, принялась глядеть на собаку. Коля, как ни ждал Агафьи, представления не прервал и, выдержав Перезвона определенное время мертвым, наконец-то свистнул ему: собака вскочила и пустилась прыгать от радости, что исполнила свой долг.
— Вишь, пес! — проговорила назидательно Агафья.
— А ты чего, женский пол, опоздала? — спросил грозно Красоткин.
— Женский пол, ишь пупырь!
