Том 10. Адам — первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи - [23]

Наконец, Бабук положила последнюю карту, хлопнула ладонью по столу и громко, молодо молвила:

– Добже!

Все младшие бабушки, правильно поняв польское слово «хорошо», шумно и радостно встали со стульев и понесли их к столу.

– Господи, дай бог! Господи, прости и сохрани! – широко перекрестилась в пустой угол тетя Нюся и тут же сказала: – Надо иконку повесить!

– Я принесу из города от одной бабки, она даст, – добавила тетя Клава.

А тетя Мотя тем временем уже сняла тряпочкой раскаленное стекло с лампы, подрезала ножницами нагоревший фитиль и снова надела стекло. Все, теперь лампа горела, как надо.

Бабук складывала в колоды карты. Все младшие бабушки раскраснелись от воодушевления.

– А че, девчата, может, самоварчик вздуть! – сияя большими зелеными круглыми глазами, предложила тетя Клава.

Я очень обрадовался: будут ставить самовар, значит, меня еще долго не загонят спать.

XIII

Пасьянс «Наполеон» сошелся, но мелькали дни за днями, недели за неделями, а мой дед Адам все не возвращался домой.

В апреле кончилась картошка, кроме той, что строго-настрого припрятала тетя Мотя на посадку. Еще подождать дней десять, и в конце апреля уже можно будет посадить картошку и ждать нового урожая. Еще оставалось немножко бураков. Хлеба не было уже три недели. Начальник конторы, над которой развевался флаг с серпом и молотом и которая время от времени называлась то колхозом, то совхозом, прислал через дедушку Дадава кусок курдючного жира, килограмм, не меньше. Жаль, что жарить на этом жиру было нечего.

Тетя Нюся знала съедобные травы, и мы все на нее надеялись, на тетю Нюсю и на дружную весну.

– Дай бог, скоро трава пойдет, – говорила тетя Нюся, – вот-вот лебеда вылезет, крапива, ничего, как-нибудь переможемся. Только бы Ада наш скорей вернулся.

И я видел, как на добрые тети Нюсины глаза набегают слезы, а сама она при этом улыбается изо всех сил.

Тетя Клава неделю пропадала в городе, зато вернулась со здоровенным черно-синим фингалом под правым глазом, с буханкой черно-серого хлеба, тремя головками чеснока и солдатской фляжкой подсолнечного масла, пахнущего так вкусно, что у меня даже чуть-чуть закружилась голова. А еще тетя Клава принесла мне петуха на палочке! Настоящий леденец, который я облизывал с восторгом!

Тетя Мотя сказала, что две головки чеснока мы посадим завтра на огороде – это и разговоров не может быть, а одну, так уж и быть, съедим.

– Правильно, – сказал я, – Робинзон Крузо тоже всегда оставлял на семена.

Тетя Нюся нарезала на дощечке тоненькие куски хлеба, натерла их чесноком, посыпала солью, полила чуть-чуть постным маслом и раздала всем бабушкам по два кусочка, а мне три.

Господи, как это было вкусно! Спасибо тебе, Господи, за этот вкус хлеба, подсолнечного масла, соли и чеснока! Я помню его до сих пор и никогда не забуду.

В тот день я совершил маленький подвиг, вошедший в анналы нашей семьи, как и история с дубовой каталкой, которой чуть не убил меня двоюродный брат Сережа. Съев два кусочка хлеба с маслом, солью и чесноком, я отодвинул от себя тарелку с третьим куском и сказал:

– А этот надо разрезать на пять частей – каждому по кусочку. Съедать весь мне одному нечестно.

Некоторое время все четыре мои бабушки были в замешательстве.

Потом тетя Мотя, тетя Клава и тетя Нюся начали говорить, что мне надо расти и поэтому это мой кусок.

– Нет, – тихо, но твердо сказал я, – не буду.

– Он прав, – сказала наконец Бабук, – Анна Михайловна, поделите на пять кусочков.

Тетя Нюся ловко разделила мой кусок на пять равных частей. Тогда я взял с тарелки свою долю и начал медленно-медленно жевать, чтобы продлить удовольствие. Бабушки тоже взяли свои кусочки и почему-то все, кроме Бабук, целовали меня, кто в щеку, кто в макушку и тихо плакали. А мне было хорошо от того, что все получилось по-честному.

Однажды утром, когда я проснулся от бьющего в окошко солнца, но все еще изображал из себя спящего, мне удалось подслушать длинный и важный разговор. Вернее, рассказывала тетя Нюся, а Бабук, тетя Клава и тетя Мотя слушали.

Конечно, я помнил, что подслушивать взрослых нехорошо, но тетя Нюся рассказывала о таких чудесах, что я не мог преодолеть соблазн и подслушивал, буквально ловил каждое слово.

– В той Македонии я и научилась различать съедобные травы. Степан Григорьич меня научил, отец нашей Зины.

Я понял, что речь идет о моей маме, и навострил уши. Мама приходила к нам иногда вдвоем с Ленкой, иногда одна, но каждое воскресенье, и обязательно приносила какую-нибудь еду, потому что она получала паек по рабочей карточке.

– А та Македония, откуда Александр Македонский? – спросила тетя Клава.

– Та самая, – ответила тетя Нюся. – Так вот, я и говорю, а встретились мы все – Ада, Степан Григорьич, я – в македонском городе Кавала, это порт такой. Вот в окрестностях той Кавалы мы и стукнулись лбами друг об дружку. В том смысле, что как бы стукнулись. Русский язык, можно сказать, свел. В большом апельсиновом саду мы убирали первый урожай апельсинов, обычно их бывает два. Хозяйство было очень большое, и хозяин-грек, пожилой, но очень шустрый, вроде и не смотрит ни за чем, а все замечает и с ходу сам показывает, как надо делать, а как не надо, видно, из простых работников поднялся до большого хозяина. У него тех апельсиновых рощ на километры было, и везде дорожки, чистота, порядок. И нужно сказать, на работников или на нас, работниц, никогда не кричал, никого не унижал, зато за ошибки или плохую работу деньгами наказывал, штрафовал – только так! В тот день и час я собирала те апельсины как раз у самой усадьбы, а посреди двора автомобиль стоял бортовой, да еще с большим прицепом. В кузов и в прицеп грузили ящики, а потом их сразу везли в порт Кавала. Шофер как раз около машины крутился, для чего-то даже капот поднял и на меня посматривал. Очень красивый был шофер. Тут хозяин-грек подошел, стали они переговариваться по-гречески. Слышу я, шофер совсем плохо говорит по-гречески и, мне показалось, с немецким акцентом. Много женщин и девушек убирали апельсины, и все поглядывали на этого шофера и еще на одного грека – двухметровый такой дядька, говорит по-македонски, аж от зубов отскакивает, и носит к машине не как все другие парни и мужики по два ящика на плече, а один, но огромный, как сундук, – нормальных ящиков в нем штук десять, никак не меньше. И вот приближается этот дядька, с этим большущим сундуком на плече, а апельсинов в нем не то что доверху, но даже и с горкой. Приближается, совсем поравнялся и тут как запнулся о корневище и как полетит на землю! Сундук его из тонких дощечек – вдребезги, желтые апельсины все раскатились по земле. А дядька вдруг как выразится по-русски.