Том 10. Адам — первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи - [16]

IX

Хотя в моем дальнем углу, где я восседал на кровати поверх лоскутного одеяла долгими зимними вечерами, было и темновато, но мне это даже нравилось. В таинственной полутьме гораздо интереснее, чем при свете, перемещать боевые порядки как наших, так и немецких солдатиков с черными полосами на головах. У наших были на головах красные полосы, у немецких черные. А еще, в засаде, в складках одеяла, у меня всегда пряталось немножко партизан с зелеными полосками на головах. Обычно партизаны и решали дело в сражениях. И это понятно, потому что среди них был мой отец – «без вести пропавший». То есть живой и здоровый, но не имеющий возможности подать мне весть о себе. Тетя Нюся говорила, что таких «без вести» много, а если много, то, значит, и моему отцу наверняка нашлось место среди партизан. Я и на фронт хотел убежать, чтобы найти отца, или чтобы мы оба стали «без вести» – вдвоем ведь лучше, чем одному.

Однажды, после очень жаркого дня, а значит, хорошей выручки от продажи газировки, тетя Клава подарила мне несколько цветных карандашей, которыми я очень дорожил. Иначе как бы я смог помечать моих газетных солдатиков, как бы узнавал, кто свой, кто чужой?

Я любил всех моих бабушек, в том числе и потому, что никто из них не забывал о моих интересах: ни Бабук, ни тетя Нюся, ни тетя Клава, ни тетя Мотя. Например, тетя Клава не только подарила мне цветные карандаши, но иногда читала вслух книжку. Книга у нас в доме была одна – единственная, но зато какая! У нас был «Робинзон Крузо» – большой, с изумительными гравюрами Жана Гранвиля, очень красивый. Откуда он у нас взялся, я не знаю, может быть, даже через самого Франца… Мне повезло – моей первой книгой стала одна из лучших книг, написанных за всю историю человечества. Я так ощущал ее в детстве и до сих пор так считаю.

Конечно, я любил лето, но и зимой мне нравилось. Во-первых, зимой я ходил в стеганых бурках с блестящими галошами, а по дому в чувяках и меня только через день заставляли мыть ноги. Во-вторых, я ложился спать не первый, а вместе со всеми и весь вечер играл в солдатиков. Я сам командовал и за наших, и за немцев, и за партизан. Сам бывал самолетами, пушками, пулеметами, не говоря уже про обыкновенные винтовки, хоть и снайперские. Из моего угла только и слышалось: та-та-та, бух-бух-бух!

– Черви козыри, а ты чем бьешь, Нюся? Ты бубями бьешь, Нюся! – восстанавливала за столом справедливость зоркая тетя Мотя.

– Извини, Моть, мне так от самовара отсвечивает, что показалось и у меня козыри, – оправдываясь, засмеялась тетя Нюся.

– Бух! Бух! Бух! Та-та-та-та-та! – Шли в наступление наши.

– Ой, будешь ты у нас Александр Македонский, – слушая мою пальбу, решила тетя Клава.

– А кто он такой? – живо переспросил я.

– Великий полководец, – отвечала мне тетя Клава, не упуская из виду карточную игру. – Валет на валет – бито!

– Наш полководец? – спросил я, приостановив сражение.

– Греческий. Александр Македонский – великий полководец Древней Греции и завоевал почти весь мир.

– И нас, и немцев?! – удивился я.

– По-моему, да, – сказала тетя Клава, – хотя в те времена, кажется, ни русских, ни немцев еще и в помине не было.

– Как это не было? А откуда мы потом взялись?

– Мария Федоровна, ваш ход, – обратилась к Бабук тетя Клава и тут же повернулась ко мне: – Откуда мы потом взялись, прочтешь в истории, когда буквы выучишь.

– Я почти выучил.

– Почти не считается. А пока просто запомни: Александр Македонский – великий полководец. Извини, мой ход, – тетя Клава погрузилась в карточную игру.

С того вечера я раз и навсегда запомнил Александра Македонского. Я часто думал о нем не только в детстве, но и в юности, и в зрелые годы, и до сих пор иногда думаю. Наверное, этим моим размышлениям об Александре Македонском, даже не наверно, а наверняка способствовало то, что, во-первых, он мне приснился в ту же ночь, а во-вторых, я им бредил, когда болел малярией в начале лета 1945 года, вскоре после Дня Победы.

Да, задала мне загадку тетя Клава! Как это так: русских не было, немцев не было, а Александр Македонский был?! У меня и без того хватало загадок. Откуда ветер дует? Куда солнце садится? Почему луна светит, а не греет? Почему на восемь кур у нас всего один петух Шах? Как выглядит Франц? Кто такая Заготзерно? Дед только и говорит: Франц – Заготзерно, Заготзерно – Франц, но кто они такие?!

А после слов тети Клавы про Александра Македонского я даже не смог продолжить сражение. Улучил момент, когда Ада направится в другой угол комнаты, соскочил с кровати, подбежал к столу с сияющим самоваром и захватил из глубокой тарелки полную жменю сушеных бураков с мятой. Вернувшись на кровать, я объявил всем войскам перерыв на обед, потому что не раз слышал от деда: «Война войной, а обед по расписанию».

Я честно поделил самодельные конфеты между нашими, немцами и партизанами, а себе взял меньше всех. Правда, когда я доел свои конфеты, то начал брать по одной и от немцев, и от наших, и от партизан, хотя и сожалел, что мои газетные бойцы не могут по-настоящему есть их сами, а значит, я вынужден делать это за них.

Да, много неясного для меня было и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Например, в какой «подпольнице» и с каким «парабелюмом» сидел мой дед Адам? Что парабеллум – наган, это я знал как дважды два, а «подпольница», наверное, подпол, как у нас? В холодной пристройке к дому у нас есть подвал или, как его называют бабушки, «подпол», закрытый толстой деревянной крышкой или, как ее называют бабушки, «лядой». Значит, мой дед Адам сидел с наганом в подвале? Где? Почему? От кого он прятался?