Том 1. Я, Клавдий - [2]
Вину за это Грейвз возлагает на правящие бюрократии. Организованное воздействие на них он считает невозможным. Не более способен бороться с ними и поэт. Он должен заботиться только о том, чтобы отстоять свой мир от всеобщей регламентации мысли и поведения. Он должен быть самим собой, ибо «подчиняться мертвой рутине для него подобно смерти». [Ibid. P. 109, 112, 157.]
Для того чтобы защитить себя от антипоэтической современности, следует бросить вызов общественной унификации и искать спасение в поэзии. Истоки ее в условиях стандартизированного и механизированного бытия лежат в мифотворчестве. И Грейвз создает свой миф о «женщине-музе», свободно, вне принятых рамок и условностей, дарящей любовь и вдохновение. Веруя в этот миф, поэт отучится искать воплощение своих идеалов в тусклой реальности, «будет самим собой, а не человеком-машиной», будет жить вне неприемлемой действительности и молчаливо отвергать ее требования.
Создание мифа и одновременно изучение его рано начинают занимать Грейвза и проходят через всю его жизнь. Он излагает свою теорию мифа в книге «Белая богиня» (1948) и пересказывает античные мифы, складывая их в своеобразный роман («Золотое руно», 1944). Его глубоко занимает и христианская мифология. Он по-своему реконструирует Евангелие и пишет роман из жизни Христа («Царь Иисус», 1946), в котором серьезное изучение источников прихотливо соединяется с малообоснованными домыслами и просто вымыслом.
Сам писатель из всего своего творчества наибольшее значение придавал стихам. Он писал их с юных лет, но настоящим поэтом стал только после того, как побывал солдатом. Вместе с Уилфредом Оуэном, Ричардом Олдингтоном, Эдмундом Бланденом и лично ему близким Зигфридом Сассуном он был одним из создателей так называемой «окопной поэзии», возмутившейся против преступности организованного уничтожения человека человеком.
Как пояснил сам автор, проза его предназначена для тех, кто бессилен понимать стихи, а поэзия — только для поэтов. Никому больше она не нужна. Эти слова не следует понимать буквально: Грейвз написал много стихотворений, вполне доступных подготовленному читателю. Однако психологическая напряженность и болезненная противоречивость описываемых им чувств, утонченный интеллектуализм, обилие скрытых и явных цитат, чаще всего иронических, бесспорно, представляют некоторые трудности.
Продолжая писать стихи практически до конца жизни, Грейвз был беспощаден к своим творениям и лучшим другом называл мусорную корзину. Он ратовал за освобождение поэзии от прагматического здравого смысла и формальной логики, за выбор слов с долгой эмоциональной историей. Больше всего притягивают Грейвза душевные страдания, неминуемые следствия врожденной противоречивости человека. [См.: Fraser G. S. The Modern Writer and His World. London, 1953. P. 227.] Свои стихи, написанные вразрез с господствующими взглядами и вкусами с единственной целью выразить внутренний мир поэта со всей мыслимой прямотой и искренностью, Грейвз сравнивает с «обрывками образов» (Broken Images). Он противопоставляет себя и модернистам — именно так он обозначает Элиота, Джойса, Паунда, — по его мнению, заумным и искусственным, и традиционалистам, идущим проторенными дорогами и чуждым вдохновения.
Модернистское искусство раздражает Грейвза своей вычурностью, а классические образцы прошлого кажутся ему старомодными, профессионально несовершенными. От эпигонского юношеского романтизма он шел к строго контролируемому искусству, враждебному романтической спонтанности. После второй мировой войны в его поэзии отчетливо обозначилась связь с отечественной поэтической традицией, против которой он восставал в ранние годы. В стихах его зрелых лет проявляется стремление к классической ясности, разумности, простоте, которое, однако, противоречиво соединяется с тяготением к философской насыщенности, осложненности, самоаналитической откровенности поэтов-метафизиков XVII века.
Своеобразное сочетание эмоциональности, внутренней суровости, заведомой фантастичности образов и классического изящества придает поэзии Грейвза глубину и значительность, которые позволяют ему выразить свою тревожную противоречивую эпоху на поэтическом языке, отличающемся от языка модернистов. [Kirkham M. The Poetry of Robert Graves. New York, 1969. P. 272.]
Поэзия Грейвза стала «поэзией для немногих». Широкую популярность завоевала, напротив, его проза. На первом месте оказались исторические романы. Среди них «Сержант Лэм из девятого» и «Действуйте, сержант!» — из эпохи американской Войны за независимость, «Князь Велизарий» — из истории Византии, «Жена г-на Мильтона» — из английской жизни середины XVII века, «Божественный Клавдий», продолжение, особенно полюбившегося публике романа «Я, Клавдий» (1934), который в первый же год он удостоился шести изданий, перевода на семнадцать языков и двух премий. Действие книги происходит в Римской империи конца I в. до н. э. и первой половины I в. н. э. Обращение к историческому роману сближает Грейвза с рядом выдающихся писателей его времени. Вспомним хотя бы романы Томаса Манна «Иосиф и его братья» и Лиона Фейхтвангера «Безобразная герцогиня», «Еврей Зюсс», «Иудейская война», «Лже-Нерон», пьесу Бернарда Шоу «Святая Иоанна». Еще шире интерес к исторической проблематике стал в 50-60-е годы, после потрясений второй мировой войны. Вслед за Бертольтом Брехтом, Жаном Жироду, Жаном Ануйем, Роберт Болт, Джон Осборн, Джон Арден создали пьесы, имевшие сенсационный успех.
