Том 1. Тяжёлые сны - [6]

В большой новой квартире, куда чета переехала, все было роскошно: настоящий «салон» с вызывающе-импозантной мебелью, где проводились балы-маскарады, приемы, где бывал «цвет общества»… Может быть, это было несколько обременительно для нелюдима Сологуба? Пожалуй, но он любил жену и неплохо играл роль гостеприимного хозяина, хотя порой незаметно выскальзывал из гостиной и скрывался в своем кабинете – просто чтобы побыть одному. Зато – этого нельзя отрицать – впервые в жизни он был окружен уютом, все делалось для него и в его вкусе. Так, ему нравилось обилие позолоты («Кажется, даже лысину бы себе вызолотил…» – признавался Сологуб), и жена «вызолотила» весь дом, не обращая внимания на то, что некоторые знакомые, тонкие эстеты, морщились, приходя, и заглазно упрекали хозяйку дома «в плохом вкусе». Зато Сологуб, свирепо нищенствовавший в прошлом и не знавший такого внимания к своим желаниям и вкусам, был удовлетворен.

До трагического финала, до холодных вод реки Ждановки-Леты, впрочем, еще довольно времени… Пока же – позолота сияет и Федор Сологуб усердно «чары деет, тихо ворожит», дописывая свои «Навьи чары».

Меньше всего Сологуб собирался в своем новом романе посягать на «священное имя социал-демократии», «предавать идеалы революции» и т. п. – вовсе не о том роман! – но именно в этом обвинила его политизированная критика по выходе «Навьих чар». В. Боровский в своей предельно резкой статье «Ночь после битвы» обвинил писателя в «идейном мародерстве», в «клевете на революцию».

Что и говорить, «товарищам» от рабочего движения Сологуб в романе не польстил. Партийные агитаторы в его изображении выглядят примитивными, прямолинейными (а может, они во все времена– и были такими?) Странно было бы предполагать, однако, что писатель с глубоко философским и символистским складом ума видел свою главную цель в изображении этих «товарищей» – ни карикатур, ни тем более ликов святых он создавать и не собирался. Разве не заявил он в первых же строках романа: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из нее сладостную легенду»?

Сологуб стремится заглянуть в глубины подсознания («хочу, чтобы интимное – стало всемирным»), – его влечет не очевидное, но – потаенное, не преходящее, а– вечное. Точнее сказать, его интересует мистика повседневности – за преходящими «я» с маленькой буквы ему видится одно большое «Я», играющее роль невидимого режиссера-демиурга в видимом театре людей-марионеток. Иногда сцены, поставленные им, зловещи (разгон маевки), иногда – гротескно-нелепы (приезд вице-губернатора в городское училище), порою же – мистически-загадочны…

Все мистически-загадочное связано в романе с учителем Триродовым. Он-то и есть – главный герой, казалось бы, уже привычный для Сологуба, но на сей раз – это не просто мучитель, а еще и маг, визионер, и впрямь способный творить легенду. Сама фамилия его символична: Триродов – это значит, что он живет на земле уже в третьем своем воплощении, отсюда – его загадочные познания и выходящие за пределы обычных таинственные способности. Он – химик, если угодно – алхимик, обыватели в городе с ужасом шепчут о производимых им в строгой тайне и уединении опытах. И есть чему дивиться, если, к примеру, у него на столе лежит некий куб, в котором заключено многократно уменьшенное тело провокатора Дмитрия Матова – предатель как бы убит и не убит, при желании Триродов может вызволить его телесную «матрицу» из куба и при определенных условиях вновь «укрупнить» и воскресить… Фантазия, достойная Уэллса? А может, Хичкока?

Пока же «матрица» Матова замкнута в кубе, а Триродов, приобретя дом и часть имения, принадлежавшие прежде Матову, устроил там будоражащую воображение городских обывателей колонию для детей. Его воспитанники живут здесь в предельной близости к природе, в простых и легких одеждах, вместе с воспитательницами они танцуют на зеленой поляне, под яркою, чистою синевой неба (сцена эта невольно вызывает в памяти картину «Танец» Матисса – та же прекрасная опьяненность радостью жизни, ритмом движения)… Ничего похожего на отупляющую муштру обычных городских училищ! Дети свободны, раскованны, они учатся не зубрить, а думать, душа их раскрывается навстречу Красоте… Утопия? Не о такой ли системе образования и воспитания мечтал сам Сологуб, он же – учитель Тетерников?

Кроме обычных учеников есть в колонии и живущие особняком «тихие дети». Впрочем, слово «живущие» может здесь быть употреблено с некоторой натяжкой… Дело в том, что эти дети – некие посредники между миром мертвых и живых, они не принадлежат всецело ни жизни, ни смерти, не зря целыми днями качаются они на качелях: они как бы между небом и землей, не здесь и не там… Это, по сути, – видимые души невинных.

Особенно смущает обывателей то обстоятельство, что усадьба Триродова примыкает к кладбищу, туда ведет от калитки тропинка, названная «навьей тропой» – и престранные процессии проходят порой по этой тропе… Триродов обладает магической силой – вызывать из земли обитателей могил, оживлять взглядом тех, что еще не вполне умерли; так возвращает к жизни он заживо погребенного отрока Егорушку, забитого матерью. О, много, много чудес творится в странной усадьбе, отгороженной от мира несколькими дворами, с таинственным и длинным подземным ходом, с запертыми калитками, которые открывает вдруг невидимая рука, и слышится смех «тихих детей»!