Том 1. Стихотворения - [88]

  Непостоянный ваш платок! —

Благочестивая красавица принцесса,

  Купаяся на взморье в летний жар,

  Его увидит, им пленится,

И ношу милую поднесть прекрасной в дар

Дельфин услужливый в минуту согласится.

Но здесь неясное пред нами объяснится.

   Натуралист Бомар^*

В ученом словаре ученых уверяет,

  Что никогда дельфинов не бывает

  У петергофских берегов

И что поэтому потерянных платков

Никак не может там ловить спина дельфина!

  И это в самом деле так!

Но знайте: наш дельфин ведь не дельфин — башмак!

Тот самый, что в Москве графиня Катерина

Петровна вздумала так важно утопить

  При мне в большой придворной луже!

Но что же? От того дельфин совсем не хуже,

Что счастие имел он башмаком служить

Ее сиятельству и что угодно было

Так жестоко́ играть ей жизнью башмака!

Предназначение судьбы его хранило!

Башмак дельфином стал для вашего платка!

Воротимся ж к платку. Вы слышали, принцесса,

  Красавица, у берегов Гадеса

  Купаяся на взморье в летний жар,

  Его получит от дельфина;

Красавицу с платком умчит в Алжир корсар;^*

Продаст ее паше; паша назначит в дар

  Для императорова сына!

Сын императоров — не варвар, а герой,

Душой Малек-Адель, учтивей Солимана;

Принцесса же умом другая Роксолана

И точь-в-точь милая Матильда красотой!

Не трудно угадать, чем это все решится!

  Принцессой деев сын пленится;

Принцесса в знак любви отдаст ему платок;

Руки ж ему отдать она не согласится,

Пока не будет им отвергнут лжепророк,

   Пока он не крестится,

Не снимет с христиан невольничьих цепей

   И не предстанет ей

  Геройской славой озаренный.

Алжирец храбрый наш терять не станет слов:

   Он вмиг на все готов —

Крестился, иго снял невольничьих оков

С несчастных христиан и крикнул клич военный!

Платок красавицы, ко древку пригвожденный,

Стал гордым знаменем, предшествующим в бой,

И Африка зажглась священною войной!

Египет, Фец, Марок, Стамбул, страны Востока —

Все завоевано крестившимся вождем,

И пала пред его карающим мечом

   Империя пророка!

Свершив со славою святой любви завет,

Низринув алтари безумия во пламя

И богу покорив весь мусульманский свет,

Спешит герой принесть торжественное знамя,

То есть платок, к ногам красавицы своей…

  Не трудно угадать развязку:

Перевенчаются, велят созвать гостей;

   Подымут пляску;

   И счастливой чете

   Воскликнут: многи лета!

А наш платок? Платок давно уж в высоте!

Взлетел на небеса и сделался комета,

Первостепенная меж всех других комет!

Ее влияние преобразует свет!

   Настанут нам другие

  Благословенны времена!

И будет на земле навек воцарена

Премудрость — а сказать по-гречески: София!^*

<Василию Алексеевичу Перовскому> >*

Товарищ! Вот тебе рука!

Ты другу вовремя сказался;

К любви душа была близка:

Уже в ней пламень загорался,

Животворитель бытия,

И жизнь отцветшая моя

Надеждой снова зацветала!

Опять о счастье мне шептала

Мечта, знакомец старины…

Доро́гой странник утомленный,

Узрев с холма неотдаленный

Предел родимой стороны,

Трепещет, сердцем оживает,

И жадным взором различает

За горизонтом отчий кров,

И слышит снова шум дубов,

Которые давно шумели

Над ним, игравшим в колыбели,

В виду родительских гробов.

Он небо узнает родное,

Под коим счастье молодое

Ему сказалося впервой!

Прискорбно-радостным желаньем,

Невыразимым упованьем,

Невыразимою мечтой

Живым утраченное мнится;

Он снова гость минувших дней,

И снова жизнь к нему теснится

Всей милой прелестью своей…

Таков был я одно мгновенье!

Прелестно-быстрое виденье,

Давно не посещавший друг,

Меня внезапно навестило,

Меня внезапно уманило

На первобытный в жизни луг!

Любовь мелькнула предо мною.

С возобновленною душою

Я к лире бросился моей,

И под рукой нетерпеливой

Бывалый звук раздался в ней!

И мертвое мне стало живо,

И снова на бездушный свет

Я оглянулся как поэт!..

Но удались, мой посетитель!

Не у меня тебе гостить!

Не мне о жизни возвестить

Тебе, святой благовеститель!

Товарищ! мной ты не забыт!

Любовь — друзей не раздружит.

Сим несозревшим упованьем,

Едва отведанным душой,

Подорожу ль перед тобой?

Сравню ль его с твоим страданьем?

Я вижу, молодость твоя

В прекрасном цвете умирает

И страсть, убийца бытия,

Тебя безмолвно убивает!

Давно веселости уж нет!

Где остроты приятной живость,

С которой ты являлся в свет?

Угрюмый спутник — молчаливость

Повсюду следом за тобой.

Ты молча радостных дичишься

И, к жизни охладев, дружишься

С одной убийственной тоской,

Владельцем сердца одиноким.

Мой друг! с участием глубоким

Я часто на лице твоем

Ловлю души твоей движенья!

Болезнь любви без утоленья

Изображается на нем.

Сие смятение во взоре,

Склоненном робко перед ней;

Несвязность смутная речей

В желанном сердцу разговоре;

Перерывающийся глас;

К тому, что окружает нас,

Задумчивое невниманье;

Присутствия очарованье,

И неприсутствия тоска,

И трепет, признак страсти тайной,

Когда послышится случайно

Любимый глас издалека,

И это все, что сердцу ясно,

А выраженью неподвластно,

Сии приметы знаю я!..

Мой жребий дал на то мне право!

Но то, в чем сладость бытия,

Должно ли быть ему отравой?

Нет, милый! ободрись! она

Столь восхитительна недаром:

Души глубокой чистым жаром

Сия краса оживлена!

Сей ясный взор — он не обманчив:

Не прелестью ума одной,

Он чувства прелестью приманчив!

Под сей веселостью живой

Задумчивое что-то скрыто,

Уныло-сладостное слито