Том 1. Стихотворения. Поэмы. Вольные переводы - [17]

Распухшею спиной,

Он прошептал: — Я не могу…

Они ведь бьют меня…

Я скоро сдамся, и тогда

Язык мой сам подскажет «да»…

Я знаю: в сером доме,

В подвале, в глубине…

— Молчи! — Еще молчу… пока… —

А двери скрипнули слегка,

И в них вошел начальник:

— Ну, кто ж расскажет мне?

И старший арестант шепнул

С усмешкою кривой:

— Черт с ним, с оружьем! Все равно

Дела к концу идут.

Я все скажу вам, но пускай

Сначала ваш конвой

Того, другого, уведет:

Он будет лишним тут. —

Солдаты, отодрав с земли

Того, другого, унесли,

Локтями молча тыча

В его кричащий рот.

Тот ничего не понял, но

Кричал и рвался; все равно

Он знал, что снова будут

Бить в ребра и в живот.

— Кричит! — заметил арестант

И, побледнев едва,

За все, что выдаст, попросил

Себе награды три:

Стакан воды сейчас же — раз,

Свободу завтра — два,

И сделать так, чтоб тот, другой,

Молчал об этом — три.

Начальник рассмеялся: — Мы

Его не пустим из тюрьмы.

И, слово кабальеро,

Что завтра к двум часам…

— Нет, я хочу не в два, не в час —

Пускай он замолчит сейчас!

Я на слово не верю,

Я должен видеть сам.

Начальник твердою рукой

Придвинул телефон:

— Алло! Сейчас же номер семь

Отправить в карцер, но

Весьма возможно, что бежать

Пытаться будет он…

Тогда стреляйте так, чтоб я

Видал через окно… —

Он с маху бросил трубку: — Ну?

И арестант побрел к окну

И толстую решетку

Тряхнул одной рукой.

Тюремный двор и гол и пуст,

Торчит какой-то жалкий куст,

А через двор понуро

Плетется тот, другой.

Конвой отстал на пять шагов.

Настала тишина.

Уже винтовки поднялись,

А тот бредет сквозь двор…

Раздался залп. И арестант

Отпрянул от окна:

— Вам про оружье рассказать,

Не правда ли, сеньор?

Мы спрятали его давно.

Мы двое знали, где оно.

Товарищ мог бы выдать

Под пыткой палачу.

Ему, который мог сказать,

Мне удалось язык связать.

Он умер и не скажет.

Я жив, и я молчу!

1936

НОВОГОДНИЙ ТОСТ

Своей судьбе смотреть в глаза

                                           надо

И слушать точки и тире

                                 раций.

Как раз сейчас, за тыщу верст,

                                            рядом,

За «Дранг нах Остен» — пиво пьют

                                             наци.

Друзья, тревожиться сейчас

                                       стоит,

Республика опять в кольце

                                      волчьем.

Итак, поднимем этот тост

                                    стоя

И выпьем нынче в первый раз

                                          молча,

За тех, кому за пулемет

                                 браться,

За тех, кому с винтовкой быть

                                          дружным,

За всех, кто знает, что глагол

                                          «драться» —

Глагол печальный, но порой

                                         нужный.

За тех, кто вдруг, из тишины

                                         комнат,

Пойдет в огонь, где он еще

                                       не был.

За тех, кто тост мой через год

                                         вспомнит

В чужой земле и под чужим

                                       небом!

1937

ГЕНЕРАЛ

Памяти Мате Залки

В горах этой ночью прохладно.

В разведке намаявшись днем,

Он греет холодные руки

Над желтым походным огнем.

В кофейнике кофе клокочет,

Солдаты усталые спят.

Над ним арагонские лавры

Тяжелой листвой шелестят.

И кажется вдруг генералу,

Что это зеленой листвой

Родные венгерские липы

Шумят над его головой.

Давно уж он в Венгрии не был —

С тех пор, как попал на войну,

С тех пор, как он стал коммунистом

В далеком сибирском плену.

Он знал уже грохот тачанок

И дважды был ранен, когда

На запад, к горящей отчизне,

Мадьяр повезли поезда.

Зачем в Будапешт он вернулся?

Чтоб драться за каждую пядь,

Чтоб плакать, чтоб, стиснувши зубы,

Бежать за границу опять?

Он этот приезд не считает,

Он помнит все эти года,

Что должен задолго до смерти

Вернуться домой навсегда.

С тех пор он повсюду воюет:

Он в Гамбурге был под огнем,

В Чапее о нем говорили,

В Хараме слыхали о нем.

Давно уж он в Венгрии не был,

Но где бы он ни был — над ним

Венгерское синее небо,

Венгерская почва под ним.

Венгерское красное знамя

Его освящает в бою.

И где б он ни бился — он всюду

За Венгрию бьется свою.

Недавно в Москве говорили,

Я слышал от многих, что он

Осколком немецкой гранаты

В бою под Уэской сражен.

Но я никому не поверю:

Он должен еще воевать,

Он должен в своем Будапеште

До смерти еще побывать.

Пока еще в небе испанском

Германские птицы видны,

Не верьте: ни письма, ни слухи

О смерти его неверны.

Он жив. Он сейчас под Уэской.

Солдаты усталые спят.

Над ним арагонские лавры

Тяжелой листвой шелестят.

И кажется вдруг генералу,

Что это зеленой листвой

Родные венгерские липы

Шумят над его головой.

1937

ОДНОПОЛЧАНЕ

Как будто мы уже в походе,

Военным шагом, как и я,

По многим улицам проходят

Мои ближайшие друзья;

Не те, с которыми зубрили

За партой первые азы,

Не те, с которыми мы брили

Едва заметные усы.

Мы с ними не пивали чая,

Хлеб не делили пополам,

Они, меня не замечая,

Идут по собственным делам.

Но будет день — и по разверстке

В окоп мы рядом попадем,

Поделим хлеб и на завертку

Углы от писем оторвем.

Пустой консервною жестянкой

Воды для друга зачерпнем

И запасной его портянкой

Больную ногу подвернем.

Под Кенигсбергом на рассвете

Мы будем ранены вдвоем,