Том 1. Стихотворения 1838-1855 - [6]

И неребяческих желаний и тревог

Огонь томительный до срока сердце жег…

Воспоминания дней юности — известных

Под громким именем роскошных и чудесных, —

Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,

Во всей своей красе проходят предо мной…

Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальной

Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?

Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!

Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!.

Навеки отдана угрюмому невежде,

Не предавалась ты несбыточной надежде —

Тебя пугала мысль восстать против судьбы,

Ты жребий свой несла в молчании рабы…

Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;

Она была горда, упорна и прекрасна,

И всё, что вынести в тебе достало сил,

Предсмертный шепот твой губителю простил!.

И ты, делившая с страдалицей безгласной

И горе и позор ее судьбы ужасной,

Тебя уж также нет, сестра души моей!

Из дома крепостных любовниц и царей

Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила

Тому, которого не знала, не любила…

Но, матери своей печальную судьбу

На свете повторив, лежала ты в гробу

С такой холодною и строгою улыбкой,

Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:

Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, —

А встарь?. Но помню я: здесь что-то всех давило,

Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.

Я к няне убегал… Ах, няня! сколько раз

Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;

При имени ее впадая в умиленье,

Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?.

Ее бессмысленной и вредной доброты

На память мне пришли немногие черты,

И грудь моя полна враждой и злостью новой…

Нет! в юности моей, мятежной и суровой,

Отрадного душе воспоминанья нет;

Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет,

Проклятьем на меня легло неотразимым, —

Всему начало здесь, в краю моем родимом!.

И с отвращением кругом кидая взор,

С отрадой вижу я, что срублен темный бор —

В томящий летний зной защита и прохлада, —

И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,

Понурив голову над высохшим ручьем,

И набок валится пустой и мрачный дом,

Где вторил звону чаш и гласу ликованья

Глухой и вечный гул подавленных страданий,

И только тот один, кто всех собой давил,

Свободно и дышал, и действовал, и жил…

Псовая охота >*

Провидению было угодно создать человека так, что ему нужны внезапные потрясенья, восторг, порыв и хотя мгновенное забвенье от житейских забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и вселяются разные пороки.

Реутт. Псовая охота

1.

Сторож вкруг дома господского ходит,

Злобно зевает и в доску колотит.

Мраком задернуты небо и даль,

Ветер осенний наводит печаль;

По небу тучи угрюмые гонит,

По полю листья — и жалобно стонет…

Барин проснулся, с постели вскочил,

В туфли обулся и в рог затрубил.

Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,

Вздрогнули все — до грудного мальчишки.

Вот, при дрожащем огне фонарей,

Движутся длинные тени псарей.

Крик, суматоха!. ключи зазвенели,

Ржавые петли уныло запели;

С громом выводят, поят лошадей,

Время не терпит — седлай поскорей!

В синих венгерках на заячьих лапках,

В остроконечных, неслыханных шапках

Слуги толпой подъезжают к крыльцу.

Любо глядеть — молодец к молодцу!

Хоть и худеньки у многих подошвы —

Да в сертуках зато желтые прошвы,

Хоть с толокна животы подвело —

Да в позументах под каждым седло,

Конь — загляденье, собачек две своры,

Пояс черкесский, арапник да шпоры.

Вот и помещик! Долой картузы.

Молча он крутит седые усы,

Грозен осанкой и пышен нарядом,

Молча поводит властительным взглядом.

Слушает важно обычный доклад:

«Змейка издохла, в забойке Набат;

Сокол сбесился, Хандра захромала».

Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,

И, сладострастно волнуясь, Нахал

На спину лег и хвостом завилял.

2.

В строгом порядке, ускоренным шагом

Едут псари по холмам и оврагам.

Стало светать; проезжают селом —

Дым поднимается к небу столбом,

Гонится стадо, с мучительным стоном

Очеп скрипит (запрещенный законом);

Бабы из окон пугливо глядят,

«Глянь-ко, собаки!» — ребята кричат…

Вот поднимаются медленно в гору.

Чудная даль открывается взору:

Речка внизу, под горою, бежит,

Инеем зелень долины блестит,

А за долиной, слегка беловатой,

Лес, освещенный зарей полосатой.

Но равнодушно встречают псари

Яркую ленту огнистой зари,

И пробужденной природы картиной

Не насладился из них не единый.

«В Банники, — крикнул помещик, — набрось!»

Борзовщики разъезжаются врозь,

А предводитель команды собачьей,

В острове скрылся крикун-доезжачий.

Горло завидное дал ему бог:

То затрубит оглушительно в рог,

То закричит: «Добирайся, собачки!

Да не давай ему, вору, потачки!»

То заорет: «Го-го-го! — ту! — ту!! — ту!!!»

Вот и нашли — залились на следу.

Варом-варит закипевшая стая,

Внемлет помещик, восторженно тая,

В мощной груди занимается дух,

Дивной гармонией нежится слух!

Однопометников лай музыкальный

Душу уносит в тот мир идеальный,

Где ни уплат в Опекунский совет,

Ни беспокойных исправников нет!

Хор так певуч, мелодичен и ровен,

Что твой Россини! что твой Бетховен!

3.

Ближе и лай, и порсканье и крик —

Вылетел бойкий русак-материк!

Гикнул помещик и ринулся в поле…

То-то раздолье помещичьей воле!

Через ручьи, буераки и рвы

Бешено мчится, не жаль головы!

В бурных движеньях — величие власти,

Голос проникнут могуществом страсти,

Очи горят благородным огнем —

Чудное что-то свершилося в нем!