Том 1. Шестидесятые - [6]

пробирок не давали. Самыми смешными были эти очка-

стые в разгульном блатном лагере. Верещали, протес-

товали, жалко шептали — не воруй, не убий, не поже-

лай ближнюю свою. И правильно их в лагеря и пси-

хушки. Помешать они не могли, но настроение портили.

В общем, отправили их подальше. Конечно, жить хуже

стало, вернее, не хуже, а иначе. Ну, то есть лечить неко-

му, чертить некому. Ну и что? Это ерунда. Дети мрут,

люди мрут, ну и что? Гулял, гулял и помер.

Для лечения верхов из Японии врача вызовем, а ни-

зы и сами долго жить не хотят. Сами убедились, что это

лишнее. Глупо тянуть. Самому противно, окружающие

ненавидят. Ты еще только болеешь, а уже очередь на

твою квартиру выстроилась. В общем, невзирая на

внешнюю вражду, трогательное единение верхов и ни-

зов. Низы понимают, что верх должен жить во дворце,

верх понимает, что низ должен воровать. Эх застой, Бо-

жья благодать. Рай для вороватых, пробивных. А для

предателей самое время.

Правду не говорил никто! Ну то есть кто-то гово-

рил, но где? Интеллигенция шла на смерть небольшой

кучкой у кинотеатра: «Уведите войска из Чехослова-

кии, из Венгрии». Уведите, да. Начальники за войска,

народ за войска — а эти против. Сейчас уведем, разбе-

жались. Никто не был маразматиком. Все совпало. Во-

ры сверху и воры снизу, они сошлись: и как ты их удер-

жишь?

«А в Венгрии, представляешь, — рассказывает капи-

тан, — продвигаются мои танки. По такой узкой улице

брызговики штукатурку сбивают, а венгры что приду-

мали, представляешь — портрет Ленина посреди ули-

цы, думали не наеду, а я и не наехал. Я объехал. Понял,

да? И вся улица поняла. Не надо так с нами поступать!

Не надо!»

Объезжали — давили, прямо — давили. И останови-

лись на раздавленном. Началась перестройка.

Шестидесятые.

Я человек суеверный: нe подвожу итогов, не завожу архи-

вов, не ставлю дат на сочинениях. Интерес к личной жизни де-

ятелей искусств нам чужд, хотя там самое интересное, а моя

автобиография для предъявления в разные организации, как

бы я ее ни растягивал, умещается на одной странице.

Да! Родился в Одессе, где-то в 34-м. Что-то вспоминает-

ся очень солнечное, пляжное, заполненное женщинами мами-

ного возраста. Пока не грохнула война. Дальше — поезд, лопу-

хи, Средняя Азия, школа, Победа, возвращение в Одессу, Ин-

ститут инженеров морского флота, где и застал нас 53-й год.

Ренессанс! Бурный рост художественной самодеятельности.

В Москве студия «Наш дом», в Ленинграде — «Весна в ЛЭТИ»,

в Одессе — «Парнас-2» (в отличие от древнегреческого № 1).

В наш институт на вечера — как в Ленком в Москве: давка,

слезы. Мы с Виктором Ильченко играем миниатюры. Ведем

концерты. По поручению комсомола я начал писать. После

страшного раздолба начал писать смешно, вернее не смешно,

смешно я никогда не писал, а грустно, что и вызывало смех.

Смех слышал с удивлением, и чем я меньше понимал, отче-

го смеются, тем громче они это делали. Открылся городской

студенческий клуб. Театр «Парнас-2» процветал. Я уже за-

кончил институт, работал в порту сменным механиком, чтоб

легче было репетировать. Восемь лет погрузки-выгрузки,

разъездов на автопогрузчике, сидения в пароходе, в трюме,

в угле, когда видны только глаза и зубы. Там я мужал.

Молчание — золото!

Для Р. Карцева

Шшш!.. Шшш!.. Тише! О таких вещах только между

нами. Я тебе, ты мне, и разбежались! Не дай бог! Что

вы?! Жизнь одна, и прожить ее надо так, чтобы не бы-

ло больно… И все! Все разговоры, замечания только

среди своих — папе, маме, дяде, тете. И все! И разбежа-

лись. А вы на всю улицу. Что вы?! Осторожнее! Десять

тысяч человек, и все прислушиваются. Вы их знаете?

А кто за углом?.. Ну, не можете молчать, вас распира-

ет — возьмите одного-двух, заведите домой… Окна за-

ложите ватой — и всю правду шепотом! Недостатков

много, а здоровье одно. Недостатки исправишь…

А так сидим, молчим. Ничего не видели, не слыша-

ли. Глухонемые. Мычим. И все! Кто к глухонемому

пристанет?! Что вы!.. Молчание — золото. Читали,

в Гостином дворе золото нашли — шесть кирпичей.

Они растрезвонили — шесть кирпичей! Уррра!

Шесть кирпичей! Землекопы, некультурные люди! Ну

и сразу пришли и забрали! Что, им дали хоть один кир-

пич?! Абсурд! Они теперь ходят за зарплатой, локти

кусают. Ну а если бы они не сказали?.. Я понимаю, но

допустим. Ну, нашли. Ну чего кричать? Молчание —

золото! Шесть кирпичей. Пять закопал, один на расхо-

ды. Кусочек отпилил — и в Сухуми на пляж. У всех зи-

ма, а вы загораете. Всем зубы золотые вставил — себе,

жене, теще, детям. Младшему полтора года — он уже

в золотых зубах. Что, некрасиво? Красиво! Улыбнуться

нельзя — арестуют! И нечего улыбаться. Нечего рот

раскрывать! Дома радиаторы золотые — сверху глиной

обмазаны. Что, плохо греют? Согреют. Это же золото!

Сын в институт попасть не может — полный идиот. Де-

кану полкирпича — сын академик, золотая голова!

Дочка — корова, еле ходит. Полкирпича в зубы — при-

ма-балерина в Большом! И в результате все устроены

и три кирпича на черный день. Только тихо! Никаких

собраний. Никаких обедов, никаких праздников. Окна

закрыты ставнями, из дома не выходить! Круглосуточ-

ные дежурства. Кушать только ночью под одеялом! Вот

это жизнь! И — тс-с! Молчание — золото!