Том 1. Простаки за границей, или Путь новых паломников - [168]

святой земли. Совсем рядом, в стене храма — Золотые ворота, они являли собою прекрасный образец скульптуры в те древние времена, когда храм еще строился, и остались им поныне. Отсюда в старину иудейский первосвящен­ник выпускал козла отпущения, и тот убегал в пусты­ню, унося на себе груз всех грехов народа иудейского, скопившихся за год. Если б его вздумали выпустить теперь, он убежал бы не дальше Гефсиманского сада: эти несчастные арабы непременно слопали[214] бы его вместе со всеми грехами. Им-то все нипочем: коз­лятина, приправленная грехом, для них недурная пи­ща. Мусульмане неусыпно и с тревогой следят за Золотыми воротами, ибо в одном почтенном предании говорится, что когда падут эти ворота — падет ислам, а с ним и Оттоманская порта. Я ничуть не огорчился, заметив, что старые ворота несколько расшатались.

Мы уже дома. Мы совсем выбились из сил. Солнце едва не изжарило нас заживо.

Все же одна мысль служит нам утешением. Наш опыт путешествия по Европе научил нас, что со време­нем усталость забудется, и жара забудется, и жажда, и утомительная болтовня гида, и приставания ни­щих — и тогда о Иерусалиме у нас останутся одни приятные воспоминания: воспоминания, к которым с годами мы будем обращаться со все возрастающим интересом; воспоминания, которые станут прекрасны­ми, когда все, что было докучного и обременитель­ного, изгладится из памяти, чтобы уже больше не возвращаться. Школьные годы не счастливее всех пос­ледующих, но мы вспоминаем их с нежностью и сожа­лением, потому что мы забыли, как нас наказывали и как мы горевали о потерянных камешках и о погиб­ших воздушных змеях, забыли все горести и лишения этой золотой поры и помним лишь набеги на огороды, поединки на деревянных мечах и рыбную ловлю во время вакаций. Мы вполне довольны. Мы можем по­дождать! Нам уготована награда. Через какой-нибудь год Иерусалим и все, что мы видели, и все, что ис­пытали, станет волшебным воспоминанием, с кото­рым мы не расстанемся ни за какие деньги.

Глава XXVIII. Вифания. — «Бедуины!» — Древний Иерихон. — Мертвое море. — Святые отшельники. — Газели. — Место рождения Спасителя, Вифлеем. — Храм рождества. — Возвращение в Иерусалим.

Мы подвели итог. Он оказался очень даже недурен. Нам оставалось поглядеть в Иерусалиме всего-навсего дома богача и Лазаря[215] из притчи; гробницы царей и судей; место, где побили камнями одного из пос­ледователей Христа и обезглавили другого; горницу и стол, прославленные тайной вечерей; смоковницу, которая засохла по слову Иисуса; несколько истори­ческих мест вокруг Гефсиманского сада и горы Елеонской и еще каких-нибудь пятнадцать — двадцать мест в разных частях города.

Дело шло к концу. Теперь вступала в свои права человеческая природа. Как и следовало ожидать, нача­ли сказываться пресыщение и усталость. Силы понем­ногу изменяли паломникам, и пыл их угасал. Они уже не боялись, что упустят что-нибудь такое, что палом­нику никак нельзя упускать, и заранее предвкушали близкий и вполне заслуженный отдых. Они несколько разленились. Они поздно выходили к завтраку и подо­лгу засиживались за обедом. Три или четыре десятка паломников, избравшие короткий маршрут, прибыли сюда с «Квакер-Сити», и нельзя было отказать себе в удовольствии вволю посплетничать. В жаркие днев­ные часы они с наслаждением полеживали на прохлад­ных диванах в отеле, курили, болтали о приятных происшествиях минувшего месяца, ибо иные приклю­чения, которые подчас раздражали и злили и казались лишенными всякого интереса, уже спустя какой-нибудь месяц стали выделяться на ровном и скучном фоне однообразных воспоминаний, точно радующие глаз вехи. Сирена маяка, предупреждающая о тумане, в го­роде тонет в миллионе менее резких и громких звуков, ее не услышишь уже за квартал, но моряк слышит ее далеко в море, куда не достигают городские шумы. Когда ходишь по Риму, все купола кажутся одинако­выми, но когда отъедешь на двенадцать миль, город уже совсем исчезает из виду, и лишь купол св. Петра парит над равниной, точно привязанный воздушный шар. Когда путешествуешь но Европе, все ежедневные происшествия кажутся одинаковыми, но когда их от­деляют от тебя два месяца и две тысячи миль, в памя­ти всплывает лишь то, что стоит помнить, а все мел­кое, незначительное улетучивается. Эта склонность по­курить, побездельничать и поболтать не обещала нам ничего хорошего. Все ясно понимали, что нельзя по­зволить, чтобы она завладела нами. Надо попытаться переменить обстановку, иначе мы совсем распустимся. Было предложено поглядеть Иордан, Иерихон и Мерт­вое море. А все, что недосмотрели в Иерусалиме, можно пока отложить. Все сразу же согласились. Жизнь снова забила ключом. Тотчас заработало вооб­ражение: в седло... на широкие просторы... спать под открытым небом, в постели, которая простирается до самого горизонта. Больно было видеть, как эти корен­ные горожане пристрастились к вольной жизни, к при­валам в пустыне. Человек — прирожденный кочевник, дух кочевничества заложен был еще в Адаме, передал­ся патриархам, и как ни воспитывала нас цивилиза­ция, за тридцать веков ей не удалось вытравить из нас этот дух. В кочевой жизни есть своя прелесть, и однаж­ды вкусив ее, человек вечно будет к ней стремиться. В индейце, например, никакими силами не уничтожить кочевника.