Том 1. Произведения 1926-1937 - [75]
— Три человека… — Интересно сопоставить писание трех смертей в этом Разговоре с Четырьмя описаниями (см. № 23 и примеч.). В свернутом виде это описание, осмысляемое как описание действия par excellence, задано уже в предыдущем Разговоре (см. выше предпоследнее примеч. к пятому Разговору).
— …веревку… Она уже намылена… пистолет. Он уже нанамылен. …прорубь. Она уже намылена. — Ср. выше примеч. к № 28.
— Я стою на табурете одиноко, как свеча. — Еще одно из многочисленных сочетаний у Введенского мотива свеча с мотивом смерти.
— стоят… стоят… стою… стоял… стоящий… — Ср., по поводу нарочитой грамматикализации текста, актуализации в нем грамматических категорий, вплоть до включения в текст целых парадигм, наши замечания в связи с № 14,
— …я стою в шубе и в шапке, как стоял Пушкин… — Ср. примеч. к Элегии и «Где. Когда» (№№ 31 и 32) См. также Приложение VII, 39.4.
— Мне все известно. — Ср. выше наши соображения в связи с невысказанной репликой сыновей в Потце — Ведь это мы уже знали заранее (с. 195 и примеч.).
— Я прыгаю с табурета… Я захлебываюсь, — Раскладка мгновенного действия на серию развивающихся может быть сопоставлена с «дроблением времени» по Введенскому (см. примеч. к № 23), шире — с замедленной съемкой и приемами кинематографического монтажа.
29.7. Разговор о различных действиях>*
— «…Напомню, что в предшествующем Разговоре сообщается, что собеседники уже умерли, хотя в то же время сидели на крыше в полном покое. По-видимому, действие, или поездка на лодке происходит уже после смерти или вернее за смертью. Замаскированная различными действиями — дракой и питьем кислоты — и вопросительной формой (Неужто мы едем… В далекую Лету), эта поездка остается как бы анонимной. Снова как в первом Разговоре возникает вопрос: действительно ли они едут в далекую Лету или это только обмен мыслями, как сказано в заключительной ремарке. Скорее всего, здесь стирается грань между словом и действием — разговор о поездке в далекую Лету может быть и есть поездка в далекую Лету.
В начале 30-х годов Введенский написал стихотворение, в котором сообщается о смерти героя. И после смерти в засмертной жизни человека наступает вторая смерть (см. Приложение III, № 108.— М. М.). Седьмой Разговор напоминает это состояние между первой и второй смертью…» (Я. С. Друскин [114]).
— Поясняющая мысль. — «Я не собираюсь пояснять эту поясняющую мысль. Отмечу только, что действующие лица, кто бы они ни были, различные лица, находящиеся в наиболее тесном контакте, — они не только общаются вместе, но вместе сознательно совершают одно а то же непосредственное продолжение слова о действие, жизни — в смерть. Кто они? Поясняющая мысль отвечает на этот вопрос. На языке „нормальной“ логики на это нет ответа.» (Я. С. Друскин [114]).
— …что тут продолжать, когда все умерли… Но все-таки они трое ехали на лодке… — См. нашу интерпретацию «двухступенчатой эсхатологической ситуации», примеч. к №№ 14, 19 (с. 132) и 28. Интересно, что плаванию умерших героев ответствуют универсально распространенные мифологические представления о посмертном пересечении душами водного пространства (ср. здесь же, ниже, Неужто мы едем /…В далекую Лету); ср. соположение мотивов реки и смерти в других произведениях Введенского (см №№ 2 (с. 56), 7, 23, 27 и примеч. к ним).
— Но не забудь, тут не три человека действуют… Быть может, три льва, три тапира… и т. д. — Ср. по поводу проблемы тождества личности, примеч. к № 3. В этой связи отметим неопределенность личностных границ самих трех персонажей Разговоров, то раскладывающихся на двух говорящих в унисон купцов и баньщика, то выделяющих из своего состава картежника Сандинецкого, разбегающихся и снова соединяющихся в сложной системе монологов, полилогов в диалогов.
— …три тапира… — См. примеч. к № 21. — Отметим, в качестве типологической параллели, маркированное (рифмой, повтором) употребление этого экзотизма в стихотворении О. Мандельштама «Опять войны разноголосица…» (1923).
— Что нам их смерть, для чего им их смерть. — Может быть интерпретировано как косвенное утверждение абсолютной субъективности смерти, стоящее, в частности, за предыдущей пьесой Потец с невозможностью в ней сыновьям установить значение атрибута (и синонима) смерти даже в смерти отца.
— Зажги… Свечу… Снова… Не получается… Гаснет… Свеча снова. — и т. д. — Следует, вероятно, связать мотив погасшей свечи, которую невозможно снова зажечь (отметим повторения) с ее эсхатологическим значением во многих произведениях Введенского. — «„…Дробность“ („рассыпание“, „мерцание“) мира у Введенского двузначна: во-первых, как здесь, дробится и рассылается и речь, т. е. связь и коммуникация между людьми; во-вторых, подлинная жизнь, понимается как предельная „дробность“ — мерцание или мгновение, причем эта мгновенность и дробность не исключает коммуникации между людьми, — в седьмом
