Том 1. Голый год. Повести. Рассказы - [3]
Роман отразил все своеобразие, которое в дальнейшем в зрелые годы отличало мастерство талантливого Пильняка. Пильняк вошел в литературу зрелым и уверенным в себе человеком и писателем, со сформированным своеобразием творчества и мировоззрения, стержень которого сохранился в его дальнейшей литературной деятельности.
Рассказы Пильняка, по мнению современников писателя и позднейших критиков, составляют чуть ли не лучшую часть его литературного наследия. Несмотря на авангардный стиль произведений, рассказы Пильняка сохраняют старые традиции, они лиричны и музыкальны, в них есть своя, свойственная Пильняку мелодика и философия. И если в его романах и повестях сквозит метель и революция, представленная в модернистской форме, то в рассказах сохранились старые традиции классического повествования с извечными вопросами бытия и взаимоотношений мужчины и женщины.
«Пильняка, конечно, очаровали навсегда тургеневские, ставшие в 80-х годах чеховскими, а в 900-х зайцевско-бунинскими, лирически-обывательские, реакционно-обломовские, мелко-поместные и интеллигентско-уездные мотивы русской жизни, – писал Г. Горбачев. – О них он писал до Октября и теперь, как только кончилась гроза, снова ищет среди сделанных ею разрушений не побегов новой жизни, а в первую очередь остатков тургеневского: подновленная „Лесная дача“ и „Земляника в июле“ радостно и любовно описывают послеоктябрьскую уцелевшую бестолково-томную лень и лирическую эротику „лишних людей“ и прекраснодушных кисейных женщин»[13].
В 1922 году Б. Пильняк впервые выехал за границу, представляя в Берлине новую литературу. Его приезд вместе с поэтом А. Кусиковым вызвал ажиотаж в эмигрантских кругах. О своей поездке и впечатлениях позднее он написал очерк «Заграница».
Творчество Пильняка с самого начала его литературной деятельности вызывало многочисленные споры и нападки. Всегда настороженная и напуганная смелостью его образов критика упрекала его в отсутствии в его произведениях коммунистической оси, вокруг которой и развивались бы события, в том, что он воспринял революцию как бунт, очищающую грозу, метель, которая замела и растеряла истины, и не увидел направляющей революцию руки. Сам же Пильняк так определял свой взгляд на писательское предназначение: «Я люблю русскую культуру, русскую – пусть нелепую – историю, – писал он в письме Д. А. Лутохину, – ее самобытность, ее несуразность <…> Я был за границей, видел эмиграцию, видел туземщину. И я знаю, что русская революция – это то, где надо брать вместе все, и коммунизм, и эссеровщину, и белогвардейщину, и монарховщину: все это главы русской революции, – но главная глава – в России, в Москве… И еще: я хочу в революции быть историком, я хочу быть безразличным зрителем, всех любить, я выкинул всяческую политику, мне чужд и коммунизм (большевизм – дело иное), потому что это [нрзб.] кастрирует мою – национальную Россию»[14].
В 1923 году в творческом восприятии Пильняка появился образ «машин». В том году Пильняк вместе с Н. Никитиным посетил Англию, где увидел разницу между Европейской цивилизацией и бедностью России, которой еще предстоял пройти длительный путь развития. Этот визит углубил замысел начатого до поездки романа «Машины и волки», в котором невежество и дикие инстинкты, волки, – противопоставлялись разуму и промышленному прогрессу, машинам. Машина и волки, город и деревня, разум и стихийное, как и в жизни, переплетаются в творчестве Пильняка, ища возможности сосуществования.
Новый этап в творчестве Пильняка совпал и с изменениями в личной жизни. Все эти годы Пильняк жил в Коломне, которая не раз была описана в его произведениях и постепенно стала в его творчестве образом провинции. Там он обзавелся семьей, там родились его дети Наташа и Андрей, там его застала всемирная известность. Но в 1924 году он расстается с женой М. А. Соколовой, покидает тихую Коломну и ее размеренный ритм жизни под бой колоколов соседствующей с его домом церкви «Николы-на-Посадьях», и перебирается в Москву. Вскоре он женится на актрисе Малого театра О. С. Щербиновской, колесит по стране и по миру, приобретает все большую известность и все большее количество нареканий со стороны критики в свой адрес. Его жизнь получает новую окраску и приобретает иной, суматошный для него ритм. Спасаясь от городской суеты, в июне 1924 года он отправляется на месяц в Шиханское лесничество на Волге, где в глуши лесов заканчивает работу над романом «Машины и волки», а в августе едет в Архангельск для пересадки на ледокол «Персей», отправляющийся в полярную экспедицию на Шпицберген. В 1925 году он путешествует по Мраморному, Эгейскому, Средиземному морям, посещает Константинополь, Пирей, Порт-Саид и описывает эту поездку в «Повести о ключах и глине» (1925). В феврале 1926 года Пильняк уже едет в Китай и Японию. И об этой поездке в том же году он пишет роман «Корни японского солнца» и повесть «Китайский дневник» (1927). Поездка оказалась плодотворной. В письме редактору газеты «Известий» И. И. Скворцову-Степанову (21 ноября 1926 г.) он писал:
«<…>Я выступал там, как представитель советской общественности, в Японии в честь меня был издан специальный номер „Ничирогейзуцу“, я работал там над организацией Японо-Русского журнала, который не стоил бы нам ни копейки; в Китае я организовывал Китае-Русское Общество культурной связи, шанхайский толстый журнал „Южная Страна“ предоставлял свои страницы для этого общества. Тот успех работы, который выпал мне, я ни в какой мере не приписываю себе, считая его успехом нашей общественности, представителем которой я был. Я приехал на родину, – и я оказываюсь в положении Хлестакова по отношению к Японии и Китаю, в положение Хлестакова ставя нашу литературу и общественность. Я не имею права не уважать своего труда – и я не имею права хлестаковствовать с нашей общественностью. В Японии я писал о России и русской, советской литературе в „Осака-Асахи-Шимбун“, в крупнейшей газете с полуторамиллионным тиражом, и в социалистическом, крупнейшем журнале „Кайзо“ <…>»
