Том 1. Фарт. Товарищ Анна - [237]

Возле парткома Анну окликнул Уваров, одетый в меховую дошку, унты и беличью шапку с длинными ушами.

— Ты что-то толстеешь, — с ласковой укоризной сказала Лаврентьева и задержалась взглядом на его мягких, в белую полоску, меховых сапогах. — Унты у тебя прямо замечательные.

— Ездил нынче в район, там и купил. А толстею… от сердца, Аннушка, — сказал Уваров и пошел рядом с ней. — С сердцем у меня что-то неладно.

— Влюбился, что ли?

Уваров помолчал, крепко задумавшись.

— А что, Анна, если бы нашелся человек… Ну, другой человек… который любил бы тебя, оберегал. Могла бы ты… привыкнуть к нему?

— Я не хочу привыкать, Илья, — сразу погрустнев, ответила она от самого сердца идущим голосом. — А полюбить мне трудно. И разлюбить трудно…

— Значит, все простила?

Она невесело засмеялась.

— Бог простит.

— Увиливаешь, — спросил он жестко, даже грубо.

— Как тебе не стыдно, Илья?

— Не сердись, — сказал Уваров. Лицо его болезненно сморщилось. — Я люблю тебя, как самого лучшего друга. И хочется сохранить тебя в памяти такой — самой лучшей.

— Сохранить в памяти? Разве ты уезжать собрался?

— Хочу на курорт проситься. Есть такой для сердечников у нас на Урале, на озере Кисегач. Озеро, Аннушка, будто слезинка, чистое. Скалы, белый песок, сосновые леса. Приеду обратно, и ты меня не узнаешь… К мальчишкам своим съезжу! Обязательно! Давно уже я их не видел. Может, гусли из дому привезу. Еще дед мой на них играл. Был он из нагайбаков — татар, высланных на Урал при Иване Грозном. Гусляр он был. Ни одна свадьба без него не обходилась. Это его и сгубило: пьяный в проруби утонул, а гусли на льду оставил. Вот поеду и захвачу их. Старые уже, лет им не меньше сотни, а звон — как серебро.

— Хорошо, Илья, — сказала Анна с дружеской лаской в глазах и голосе. — Поезжай на Урал и привези гусли.

52

Торжественно провожали Никанора Чернова. Он уезжал для обмена опытом с горняками верховий Амура.

— Начинаем и мы отправлять наших питомцев в свет! — сказал Уваров Анне после митинга.

— Завоевали добрую славу, — ответила она, вспоминая остальных своих подземных богатырей.

Бригада разрозненных ею старателей-углубщиков рассеялась по разным приискам, и каждый из них собрал вокруг себя «могучую ватажку» из молодежи. Молва о рекордах этих шахтеров, которые первыми уходят под землю, прокладывая путь остальным, дошла и до Колымы и до Алдана. А чего стоят забойщики комсомольской шахты? А чем хуже слесари механического цеха и машинисты агрегатов на электростанции?

— Растем! — закончила она вслух свои мысли. — Какие сильные люди подобрались, Илья!

— Сибиряки вообще народ сильный, — с гордостью поддержал Уваров. — Хотя у нас в стране весь народ такой…

Они вышли последними и стояли на возвышенной площадке у клуба, перекрещенной по снегу укатанными до блеска лыжнями. День был выходной, и приисковые лыжники собирались за клубом для первого пробега по ближним горам. Веселые, уже увозившиеся в снегу, они с шорохом проскальзывали мимо, упруго развернувшись на повороте, исчезали за углом здания.

— Я раньше тоже любила на лыжах… — задумчиво заговорила Анна. — А теперь все некогда. — Она посмотрела на Уварова и спросила: — Когда ты на курорт собираешься?

— Успеется, — сказал он нехотя. — Может быть, дело и не в курорте. Вчера утром встал в пять часов и, пока еще темно было, припомнил старину — дал по шоссе километров двадцать туда и обратно. Только снег пылью летел. Какое же тут сердце! Мне при моей комплекции не в парткоме бы сидеть, а в забое работать!

— Да, сибиряки — они народ сильный! — повторила его слова Анна, и оба рассмеялись.

— Андрей в Заболотье уехал? — спросил Уваров чуть погодя.

— Уехал. Они с Чулковым хотели после установки новых разведочных работ подняться еще на гольцы. Там в старое время проходила американская экспедиция.

— Не терпится ему до весны, — сказал Уваров.

* * *

Проходя мимо поселкового Совета, Анна взглянула на единственное окно крошечной пристройки. За светлым на солнце стеклом двигались со спицами и носком на них немолодые, с жилочками и морщинками женские руки. Вся остальная фигура вязальщицы была не видна. Носок красный, с синими полосками. Должно быть, пожилая сторожиха-уборщица довязывала между делом обнову внуку. Как он весной замелькает по улице красными, словно гусиные лапки, ногами!

А из этой двери вышла недавно Валентина Ветлугина…

«Даже фамилию сменила!» — подумала Анна о своей бывшей сопернице. Будет она еще долго жить на свете, может быть, и в ее руках зашевелятся когда-нибудь спицы с обновкой для внука, но как человек, товарищ, она для Анны умерла.

«Все перегорело!» — подумала Анна, осторожно спускаясь с пригорка.

Спицы в женских руках еще продолжали занимать ее воображение. Теплые носки с нарядными полосочками на детские ножки. Сколько любви чувствуется в этом! И все в мире товарища Анны движется трудом и любовью.

Она идет и не насмотрится на людей, живущих вместе с нею в поселке, думает и о своем будущем ребенке. Узнает ли он ласку отцовских рук? Брови женщины сдвигаются опять, морщинки уже отметили привычность этого движения.

«Что за лихорадка такая?» — изумляется женщина, предчувствуя очередной приступ душевной боли.