Толстый - спаситель французской короны - [7]

В автобусе ехали часа три. Лучше было бы пролететь в самолете лишние пятнадцать минут, но, видимо, на Луаре нелетная погода. Впрочем, и на земле оказалось неплохо. То есть все равно над землей – автобус был двухэтажный. Стекла в окнах голубые, от этого вид из окна казался еще красивее. Машины, реклама – все голубое. Потом вид сменился на более живописный: поубавилось машин, рекламные щиты попадались только на бензоколонках, на обочине возникли деревья, действительно не такие, как в Москве. А за деревьями, за щербатым перелеском вдоль дороги…

– Это и есть Луара? – разочарованно спросила Ленка.

Тонкий посмотрел на Фрёкен Бок – она должна знать.

– Люар, – подтвердила она. И Сашке захотелось домой.

Самая большая река Франции смахивала на речку-вонючку на даче. Шириной, наверное, метров пятьдесят… То есть сто… То есть двести! Чем дальше они ехали, тем шире становилась Луара. Серо-голубая вода блестела на солнце и пускала зайчики.

Перелесок редел-редел, а потом вовсе кончился, и взорам предстала долина Луары во всей красе. Было похоже на картинку из «Сказок» Шарля Перро. Изумрудные газоны, кустики, подстриженные в форме разных зверей, и замки! Старинные французские замки из камня, с башенками, причудливыми маленькими окошками, блестящими шпилями и прочими наворотами старины. Тонкий увидел Амбуаз, знакомый по фотографии в буклете, и решил, что пора действовать:

– Мадемуазель Жозефа, – Тонкий заискивающе посмотрел на гувернантку, – мы можем сходить в Амбуаз сейчас же? Я так мечтал его увидеть…

Но гувернантка есть гувернантка. Режим прежде всего.

– Сперьфа объед, патом экскюрсии! – строго изрекла она.

Тонкий надулся. Когда ведешь расследование, дорога каждая секунда. Может быть, сейчас, вот в этот самый момент, глупая французская уборщица выметает последнюю улику, не замеченную полицией. А начинающий оперативник Александр Уткин никак не может ее перехватить, потому что обед, видите ли, важнее. «Салат – саляд. Суп – суп», – бухтел плеер.

Замки кончились, и автобус затормозил у отеля, чересчур современного для этого исторического места. У отеля было неприлично много этажей и лампочки над дверью. У двери стоял швейцар в серо-голубой форме, похожей на милицейскую. А может, это русский милиционер подрабатывал в отпуске.

Группа выгружалась. Гидра, выйдя первой, уже рассказывала, что вот это отель, что он был построен в таком-то году. Потом дошла до полезной информации: хотя за все уже заплачено, здесь принято давать чаевые:

коридорному за то, что поднес тебе чемодан;

лифтеру за то, что нажал кнопку в лифте;

горничной за то, что убрала твой номер;

официанту за то, что подал тарелку;

всем остальным – по желанию, если они тебе понравятся.

Причем платить нужно деликатно. Деньги для горничной оставлять на тумбочке, для официанта – на столе. И только лифтер и коридорный, так и быть, примут чаевые в кулак.

Тонкий заскучал. Он выпросил у мамы триста долларов на хорошие краски, и еще по триста им с Ленкой выдал папа на карманные расходы. В России двести баксов – не самая маленькая месячная зарплата взрослого человека, а здесь как бы не пришлось все раздать на чаевые.

– Понял? – толкнула его Ленка.

– Понял: разоримся.

– Балбес! Я говорю, чтоб ты деньги в номере не забывал. Подумают, что для них оставлено, и стырят.

– Донт уорри, – по-английски сказала Жозефа. – К дьетям это не относится.

Тонкий обрадовался: куплю красочки!

Холл отеля смахивал на джунгли с небольшими пальмами, искусственным водопадом и настоящими обезьянами. Две обезьяны скакали по большой клетке, третья вольно восседала в кожаном кресле под пальмами. У обезьяны были фиолетовые волосы, золотая фикса и кожаные штаны, разорванные на коленке. Обезьяна курила толстенную сигару и читала газету – обезьяна тоже человек, ей без чтения скучно. Увидев туристическую группу, она вскочила, свернула свою газету и дала было стрекача, но не успела.

– Это же Патрик Питбуль! – крикнула Ленка так, что все обернулись. – Дай блокнот! – затормошила она Тонкого. – Автограф попрошу.

Тонкий дал, и Ленка побежала к обезьяне за автографом. Прочим туристам этот Питбуль был по барабану. Во всяком случае, больше никто не кинулся к обезьяне с блокнотом.

Тонкий пристроился в очередь к портье (надо же взять ключи от номера) и молча наблюдал, как Ленка на своем ломаном французском просит автограф, а Жозе-фу вертится рядом и переводит обезьяне, чего от нее хотят. Обезьяна затравленно улыбалась и черкала в Сашкином блокноте, Жозе-до-ре-ми-фа-соль строго косилась на Ленку. Она ей задаст, будь спок! Тридцать лет стажа работы с детьми – это вам не хухры-мухры! Интересно, обезьяна актер или певец? Сашка не знал никакого Патрика Питбуля, а спрашивать у Ленки бесполезно. Скажет: «Темный ты, Саня, от жизни отстал!» – и ничего не объяснит.

Портье записал Сашку в книгу, дал взамен ключик с биркой и на булькающем французском долго объяснял, куда надо идти, чтобы попасть в номер. Тонкий все понял, потому что объяснения сопровождались красноречивыми жестами. Ленку он ждать не стал, рассудив, что сестра не пропадет под присмотром Жозефы и обезьяны.