Толпа героев XVIII века - [95]

Вот так внезапно изнеженная придворная дама, почтенная мать семейства оказалась в зловонной тюрьме Тайной канцелярии, а вместе с ней ее сын, муж, подруга и другие причастные и непричастные к делу люди. Конечно, теперь ясно, что реально не было никакого заговора – обычная светская болтовня, традиционное злословие, но там, в застенке, где пахнет кровью и паленым человеческим мясом, простые слова приобретают зловещий и страшный смысл. Там, при свете очага, в котором подручный палача перебирает со звоном раскаленные щипцы, признаешься во всем, о чем спросят, подтвердишь то, чего не говорил. А следователи, как им свойственно и в другие времена, «шили дело» о заговоре с множеством участников, деньгами из-за рубежа – известно, что чем масштабнее раскрытый заговор, тем больше политическому сыску славы, выше награды и крупнее доходы за счет конфискации имущества политических преступников.

И все же из материалов следствия видно, что Наталья Федоровна была действительно женщиной волевой и гордой. Она поначалу вела себя достойно, участие в заговоре отрицала, прощения не просила и мужа своего выгораживала: утверждала, что с приходившим к ней в гости послом де Ботта она разговаривала по-немецки, в основном о погоде, а муж-де языка этого не знает. Позже, когда на нее надавили, призналась, что сочувственный разговор с маркизом де Ботта об Иване Антоновиче и Анне Леопольдовне у нее был, хотя о заговоре не было сказано ни слова.

С 29 июля по воле государыни начались пытки: подвесили на дыбе Ивана, потом пытали беременную Софью Лилиенфельд, Степана Лопухина, снова Ивана. Записка Елизаветы в Тайную канцелярию о пытках Лилиенфельд и других пышет гневом и злобой: пытать, несмотря на беременность, «понеже коли они государево здоровье пренебрегали, то плутоф и наипаче жалеть не для чего, луче чтоб и век их не слыхать…». А потом пришла очередь Анне Бестужевой и Наталье Лопухиной висеть на дыбе. Пытки перемежались очными ставками, когда истерзанных на дыбе людей ставили друг против друга и допрашивали. Эта процедура называлась «ставить с очей на очи» – отсюда и само выражение «очная ставка». Иногда очная ставка сочеталась с дыбой – в этом случае пытуемые висели на дыбах и оговаривали друг друга. А если это близкие родственники?! Наталья Лопухина вину свою за вольные разговоры признавала, но новых сведений о заговоре – а именно этого добивались следователи – не давала.

В расследованиях подобных политических дел всегда есть некая мера. Если продолжать раскручивать надуманные, подчас бредовые обвинения, построенные исключительно на личных признаниях обвиняемых под пыткой, то вскоре вранье неудержимо полезет из-под гладких строчек обвинения и всем это станет видно. Тут важно расследование вовремя закрыть и передать дело в скорый и неправедный суд. Не прошло и двух месяцев после начала расследования, как назначенный 18 августа 1843 года суд, составленный из высших сановников и генералов, прозаседав меньше часа, вынес свой приговор: Наталью, ее мужа и сына, Бестужеву и еще четверых приговорить к смертной казни, причем за «непристойные слова» у Натальи, Степана, Ивана и Бестужевой урезать языки и «тела на колеса положить». Однако государыня, «по природному своему великодушию», смертную казнь «заговорщикам» отменила, предписала всех сечь кнутом, а у Натальи и Анны Бестужевой «урезать язык» и всех сослать в Сибирь…

И вот этот страшный путь на эшафот через многолюдную толпу: известно, что казнь – «привычный пир народа». Женщин и мужчин возвели на эшафот. Начали читать приговор. Любопытно, что приговоренный кроме собственно физической казни подвергался публичному унижению – приговор звучал как пощечина: «Ты, Степан Лопухин! Забыв страх Божий и не чувствуя Ея Императорского Величества высочайшей к себе и фамилии твоей показанной милости… А ты, Наталья Лопухина! Тож, забыв вышеуказанные Ея Величества высочайшие милости…» Из женщин первой казнили Лопухину. Один палач обнажил ее по пояс – сорвал с плеч платье (уже одно это – прикосновение палача и публичное обнажение – навсегда губило порядочного человека), а потом схватил за руки и бросил себе на спину. Другой палач принялся полосовать тело преступницы кнутом, сделанным из жесткой свиной, заточенной по краям кожи. Лопухина страшно закричала. Потом ей сдавили горло, разжали рот и вырвали клещами язык. По традиции палач потряс в воздухе окровавленным кусочком мяса и, как сиделец в мясном ряду, шутовски закричал: «Кому язык? Дешево продам!» Анна Бестужева, шедшая следом за подругой, успела сунуть в руку палача драгоценный нательный крест и пострадала меньше – палач лишь для виду пустил кровь, да и язык только слегка «ужалил» – отрезал кончик.

Что было потом? Обычно ссылка для таких людей, как Лопухины, становилась погружением в ад. Преступники лишались всех средств (имения отписывали в казну, лошадей и своры охотничьих собак государыня забрала себе), и они, где пешком, где в простых телегах или на дырявых баржах, двигались месяцами в Сибирь. Любопытно, что в ссылку в Томск вместе с Софьей Лилиенфельд добровольно отправился ее муж – человек, к делу Лопухиных непричастный. Его даже не привлекали к допросам. Такой самоотверженный поступок в истории русской ссылки уникален, хотя жены обычно и повсеместно следовали за мужьями в Сибирь.