Толпа героев XVIII века - [189]

Все признают также, что Параша не была красавицей. Худенькая, болезненная, слабого сложения, она не отличалась от своих подруг до тех пор, пока не начинала петь.

«В минуту обаяния, которое невольно охватывает вас, – писал современник, – приобретают весь смысл и значение эта казавшаяся неправильность в овале лица, эти глаза – сильные и нежные во взоре глубоком и влажном». Но Параша не была лишь прекрасным живым инструментом. Она была личностью – кроме доброты люди видели в ней «твердость воли и силу натуры». Люди замечали также, что драматизм, с которым она играет на сцене, имеет глубокие корни в ее личной судьбе – женщины талантливой, образованной, умной, с болью осознающей себя рабыней, фавориткой господина. Как известно, в этом-то и заключалась главная трагедия образованных рабов, будь то Шевченко, Тропинин или Жемчугова. Ведь вольную она получила от своего господина только в 1798 году.

И дело не в жестокости Шереметева. Как часто бывает с подобными достойными, но очень богатыми людьми, Шереметев жил в своем мире. Крепостное право было для него естественным, мирообразующим элементом. Некоторым он казался «избалованным и своенравным деспотом, незлым от природы, но глубоко испорченным счастием», которое он получил от рождения. Но кажется главным, что ему было непонятно значение свободы для других людей. Вообще в то время были, наверное, только двое, кто понимал это: императрица Екатерина II да сосланный ею же в Сибирь Александр Радищев. Екатерина, вспоминая Москву 1750-х годов, писала в мемуарах: «Предрасположение к деспотизму выращивается там лучше, чем в каком-либо другом обитаемом месте на земле; оно прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить цепи без преступления… Мало людей в России даже подозревали, что для слуг существовало другое состояние, кроме рабства». И далее она пишет как будто о Николае Петровиче Шереметеве: «Когда посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, и даже когда я сама говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями… разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и в сущности самый гуманный, у которого доброта сердца граничит со слабостью, как даже этот человек с негодованием и страстью защищал дело рабства, которое бы должен был изобличать весь склад его души».

Как-то раз крепостной архитектор Шереметева Миронов попросился на свободу, и Николай Петрович пришел в несвойственный его гуманной натуре гнев. Он потребовал от приказчика «вразумить его [Миронова], что таким наглым и безумным способом от господина просить ничего не дозволено», да еще приказал (все-таки гуманизм есть гуманизм!) «покричать на него, но не наказывать телесно». А ведь мог бы, как граф Каменский, собственноручно высечь своего Палладио. Забегая вперед, отметим, что по завещанию Шереметева (а он умер в 1809 году) из 123 тысяч крепостных вольную получили только двадцать два человека. Среди вольноотпущенников не было ни одного актера. Когда же в 1800 году Шереметев решил распустить театр и переехать в Петербург, в тот самый знаменитый Фонтанный дом, всех актеров по его воле «распределили»: мужчины были определены в швейцары, лакеи, конторщики, а девушки-актрисы были срочно выданы замуж за простых крестьян… Никто из всего блистательного театра Шереметева не получил вольную и не продолжил актерскую карьеру.

Долгие годы Параша жила в общем для всех трехсот актеров флигеле, примыкавшем к барским хоромам. В каждой комнате было по четыре кровати. За всеми девушками был строгий надзор специально назначенных надзирательниц, которые «неусыпно смотрели, дабы здоровье и честь сохранены были». Особенно пеклись, чтобы мужчины «случайно» не попадали в женские комнаты, чтобы девушки содержались в чистоте, «то есть всякое утро умывать лицо, перед обедом и перед ужином, в всякую неделю водить в баню и смотреть, чтобы ни у кого шелудей не было, платье чтобы было чисто». Им покупали дорогие вещи, заказывали у известных портных платья, шляпки, шубы. Кормили их также хорошо, разнообразно, особенно это касалось примадонн. Актеры рангом пониже получали похлебку дворовых. Иногда под присмотром надзирательниц девушкам разрешали прогуляться по улицам города. Мужчин за провинности и дерзости секли розгами, женщин сажали в карцер на хлеб и воду, а тогдашних «звезд» лишали чая и сахара (а давали на день немало – чая черного по 1,5 золотника да сахару по 12 золотников!). Что это не наказание, а благо для блюдущих фигуру танцовщиц, люди поняли позже. Зорко смотрели надзирательницы, чтобы бойкие зрители не лезли за кулисы и не заводили шашни с актрисами, «не портили» помещичью собственность. Особенно опасны были для актрис неотразимые усатые гвардейцы и гусары, которые неистовствовали в ложах и партере и были готовы штурмом брать театральные кулисы. Когда же самому господину была нужна Параша, ее вызывали в барские покои. Что это: тюрьма, закрытый пансион, гарем? Нет, это – русский крепостной театр. Впрочем, театр Шереметева был первым в России крепостным театром, в котором актерам платили деньги за работу на сцене. Параша начала с 300 рублей, а в 1800 году получала 1500 рублей. Но она была гений и фаворитка, другие же актеры получали значительно меньше: оперный певец – 1 рубль в месяц, просто актеры – 60 копеек. В других театрах вообще не давали ни гроша!