Толпа героев XVIII века - [12]

Дело с изменой Екатерины было серьезнее других. И суть его – не в супружеской неверности, хотя у нас нет сомнений, что «старика» больно ударило то, что ему предпочли молодого красивого щеголя. Мораль того времени многое позволяла и мужчине, и женщине света. Однако требования морали делались жестокими, когда шла речь не просто о светской даме, а о матери возможных наследников престола, супруге императора. В этом случае супружеская неверность жены становилась преступлением перед династией, престолом, государством. Но в данном случае Петра наверняка волновало другое – он, думая о будущем, возможно, ощущал свое беспредельное одиночество, глубокое равнодушие окружающих к тому ДЕЛУ, которому он посвятил жизнь и которое теперь может пойти прахом: кто после его смерти будет править страной – Екатерина или очередной проходимец, прыгнувший в ее постель? Разве не так было со старшей сестрой царя, правительницей Софьей – любовницей то ли князя Василия Голицына, то ли Федора Шакловитого? Но вряд ли он в этот момент мог себе представить, какую бесконечную непристойную вереницу «ночных императоров» открывал бедный Виллим Монс – деспотия и фаворитизм всегда неразлучны в истории. К этому времени Петр был тяжело болен, но терпел боль, напряженно думал о том, что же ему делать. И он, казалось, нашел выход… Но в который раз судьба смешала карты – ночью 28 января 1725 года он умер в мучениях физических и душевных…

А она в ту же ночь, поддержанная Меншиковым и другими «птенцами гнезда Петрова», которые окружили Зимний дворец верными им войсками и на корню подавили сторонников возведения на престол десятилетнего сына царевича Алексея великого князя Петра, стала императрицей. Те два года, которые отпустила ей жизнь, Екатерина провела как истинная вакханка: пиры, праздники, прогулки, новый молодой любовник. Иностранные дипломаты, зорко наблюдавшие за переменами при русском дворе, единодушны в своих оценках: после смерти Петра Екатерина будто стала другим человеком. Следа не осталось от скромной, домовитой хозяйки петровского дома на берегу Невы. Все времяпрепровождение Екатерины заключалось в откровенном прожигании жизни, которую она превратила в постоянный праздник. Балы на открытом воздухе сменялись танцами в залах дворцов, обильные застолья шли на смену веселым пикникам за городом, а путешествия в лодках по Неве сочетались с ездой по улицам Петербурга.

Кампредон замечал уже весной 1725 года, что траур по царю соблюдается формально. Екатерина частенько бывает в Петропавловском соборе, у гроба супруга, плачет, но вскоре пускается в кутежи. «Развлечения эти заключаются в почти ежедневных, продолжающихся всю ночь и добрую часть дня попойках в саду, с лицами, которые по обязанности службы должны всегда находиться при дворе», – добавляет в своем донесении в Версаль французский дипломат. Естественно, что вкусы императрицы были не очень высокого свойства. Из петровских уроков она лучше всего усвоила его довольно вульгарные развлечения. Известно, что у Петра был своеобразный клуб пьяниц – Всепьянейший собор, – все ритуалы которого строились на воспевании бога вина и винопития Бахуса и его верных жрецов, среди которых был и сам император. Меры в частых попойках Всепьянейшего собора не было никакой. Екатерина полностью восприняла эту традицию, устраивая настоящие оргии в Летнем саду.

Надолго в Петербурге запомнили и развлечение Екатерины в ночь на 1 апреля 1726 года, когда было приказано по всему Петербургу ударить в набат. Как только перепуганные полуодетые петербуржцы выскочили на улицу, они узнали, что таким образом их поздравляют с Днем смеха. Что они говорили о своей повелительнице, мы не знаем, но догадаться можем. Впрочем, безобразные попойки были тайной для большинства подданных. По праздникам Екатерина представала перед ними во всем блеске и красоте. «Она была, – пишет французский дипломат, видевший императрицу на праздник Водосвятия, – в амазонке из серебряной ткани, а юбка ее обшита золотым испанским кружевом, на шляпе ее развевалось белое перо». Она ехала в роскошном золотом экипаже в окружении блестящей свиты мимо толп зевак. «Виват!» – кричали стоявшие на площади полки, стреляли пушки, перед ней склонялись до земли знамена и головы… Могущество, слава, восторг подданных – все, о чем могла мечтать в низкой лифляндской поварне Золушка, – все исполнилось, все сбылось! Но нет! Иногда императрица, насладившись славой, спускалась в дворцовую кухню и, как вежливо записано в том же журнале, «стряпала на кухне сама». Прав был Петр, любивший часто повторять пословицу: «Привычка – вторая натура».

В начале 1726 года императорский двор гудел от сплетен и пересудов – неожиданно началось «нашествие» родственников императрицы из Лифляндии. Об их существовании знали давно. Еще в 1721 году в Риге к Петру и Екатерине, смущая придворных и охрану своим деревенским видом, пожаловала крепостная крестьянка Кристина Скавронская, которая утверждала, что она родная сестра царицы. Так это и было на самом деле. Екатерина поговорила с ней, наградила деньгами и отправила домой. Тогда же царь Петр распорядился отыскать и других родственников жены, разбросанных по стране войной. Всех их было приказано держать под присмотром и запретить им афишировать родство с императрицей. В этом смысле демократичный в обращении Петр знал меру, и те милости и блага, которыми он осыпал саму Екатерину, он не собирался распространять на ее босоногую семью. Крестьянские родственники Екатерины могли нанести ущерб престижу династии, бросить тень на их детей.