Только один рейс - [15]

Но тут же спохватилась и добавила:

— Татьяна Васильевна.

— Очень приятно.

Козюлин еще раз поклонился, взял бутылку и стал разводить спирт. Получится почти полный стакан.

— Что вы! — испугалась Таня. — Мне два глотка, не больше.

— А я полагал, что все врачи к спирту приучены, — сказал Козюлин, отливая из стакана. Он оставил ровно половину и протянул Тане стакан: — Прошу!

— Нет, это тоже много.

— А вы пейте, — сказал Карцов.

«Небось тоже продрогла вся, хотя и не вымокла. Плащишко-то у нее тощенький, а от Сашкиного тоже проку мало».

Она отпила ровно два глотка и долго не могла отдышаться — видать, совсем непривычная. Даже слезы выступили — крупные, как горошины, одна прямо в стакан и скатилась, даже булькнула, что заставило Козюлина улыбнуться. Он подвинул Тане тарелку с капустой и банку тресковой печени. Потом куда-то сбегал, принес еще сала и копченой колбасы.

— Закусите.

— Спасибо, я не хочу.

— А вы поешьте, — опять вмешался Карцов.

Его Таня послушалась и стала есть.

Они о чем-то говорили с Козюлиным, но Карцов не прислушивался к их разговору. Его вдруг охватило беспокойство: как там Митька с Сашкой, дошли уже или все еще добираются до базы? По времени им пора бы уже прийти туда, а вдруг что случилось? Мотор после переборки, а ну как забарахлит? А погода-то вон какая.

Как теперь говорят, в такую погоду хорошая собака своего хозяина из дому не выпустит…

За Сашку можно быть спокойным, этот в случае чего не подкачает. А вот Митька… Струсил ведь, а ему бы докторшу-то сподручней было нести. И ростом повыше, и силой бог не обделил, и кровь еще молодая, погорячей.

Да, с Митькой надо что-то делать. Списать? Это легче всего. А куда он после этого денется? Его, почитай, уже отовсюду списывали, второй раз не возьмут. Хорошо, если дружки опять на «Вышибалу» пристроят. Да ведь не от них это зависит, а капитан наверняка откажет. Что тогда? Пропадет парень, характер у него и так не устоялся, хотя за последнее время и наметились кое-какие сдвиги. По крайней мере, пить стал реже. Что еще? С получки матери двадцать рублей послал. Один он у нее, а вот такой непутевый выдался. По хорошему-то Митьке возле матери бы и жить в колхозе. Да кто его возьмет в колхоз? Там, наверное, своих лодырей и пьяниц с избытком. Нет, списывать его никак нельзя…

— Слышь-ка, Тимофей, у вас связь с базой есть?

— Есть, радио.

— Не в службу, а в дружбу: узнай, пришел ли катер в базу. Бортовой РК-72. По времени пора бы им туда прибыть.

— Сейчас. — Козюлин вышел.

Вернулся он быстро.

— Все в порядке, пришли. Минут двадцать назад ошвартовались.

«Митька, поди, уже к дружкам на «Вышибалу» улизнул, — подумал Карцов. — Им, наверное, тоже надоел как горькая редька. Надо будет запретить ему ночевать на стороне…»

Однако Карцов уже успокоился и, разморенный теплом, скоро уснул.

Спал он крепко и не слышал возникшей вдруг в доме суеты, его не потревожили ни грохот роняемых Вахрамеевым табуреток, ни беготня, ни крики рожавшей за стеной женщины.

9

Разбудил его тоненький, пронзительный крик ребенка.

Может быть, в это время приоткрыли дверь в соседнюю комнату, или крик прорвался через тонкую стенку из сухой штукатурки, или, засыпая, Карцов уже настроил сознание на восприятие именно этого крика — во всяком случае, он перекрыл все звуки и мгновенно разогнал туманную пелену сна.

Карцов стремительно, как по тревоге, вскочил, а потом уже открыл глаза. Яркий свет заставил его на минуту зажмуриться. А когда он снова, теперь уже медленно, разжал веки, то увидел, что к двери в соседнюю комнату прильнули Вахрамеев и Козюлин. Из-за двери доносился этот пронзительный, тонкий, почти на одной ноте, крик ребенка.

— А вот и новый жилец на земле появился! — сказал Карцов, но на него так сердито зашикали сразу и Вахрамеев и Козюлин, что Карцов тут же смущенно умолк. Так, молча, они простояли минут десять, а может, и больше.

Но вот плач ребенка неожиданно оборвался, и Вахрамеев опять забегал по комнате.

— Почему он замолчал? Нет, я должен пойти туда! Может, что-нибудь случилось?

— Подожди, — удерживал его Козюлин. — Когда понадобишься, позовут.

Вскоре его действительно позвали. Пробыл он там недолго и выскочил сияющий.

— Сын! Во мужик! — Он показал большой палец.

— Поздравляю! — Козюлин обнял Вахрамеева, расправил бороду, хотел поцеловать, но тот подхватил Тимофея под мышки, легко поднял, повалил на кровать и начал молотить кулаками, приговаривая:

— Сын, сын! Понимаешь ли ты, рыжебородое чучело, что у меня родился сын!

Но тут выглянула Таня и сказала:

— Нельзя ли потише?

Вахрамеев отпустил Козюлина, на цыпочках подошел к столу, взял бутылку и шепотом спросил:

— Ну что, православные?

Карцов и Козюлин подсели к столу. Когда всем было налито, Карцов на правах старшего торжественно произнес тост:

— Пусть он будет здоровым и счастливым!

Выпили, молча закусили. Козюлин достал из тумбочки вторую бутылку, налил в стаканы, Вахрамееву и себе стал разводить, но Вахрамеев решительно отказался:

— Мне больше нельзя. Я ведь теперь отец. Знаете, братцы, как-то даже не верится, хотя целых девять месяцев я привыкал к этой мысли.

— Да, брат, ответственность, — сказал Козюлин и тоже отодвинул стакан.