Только один год - [7]

Мы как будто договорились без слов, что больше я в ее квартире не появляюсь. Но тогда мне было, где остановиться, да и уезжать я собирался уже следующим утром. После этого мы с ней виделись в каждую мою поездку в Париж. Только в клубе, в ее кабинете, за запертой дверью.

Поэтому нас обоих удивила моя теперешняя просьба остановиться у нее.

– Правда? Ты этого хочешь?

– Если ты не против. Можешь дать мне ключи, увидимся потом. Тебе же надо работать. А завтра я уеду.

– Оставайся, сколько хочешь. Давай я пойду с тобой. Помогу.

Я рассеянно касаюсь часов, они все еще у меня на запястье.

– Не обязательно. Мне просто нужно отлежаться.

Селин замечает часы.

– Это ее? – спрашивает она.

Я провожу пальцем по треснувшему стеклу.

– Ты оставишь их себе? – спрашивает она недовольным тоном.

Я киваю. Селин пытается со мной спорить, но я вскидываю руку, останавливая ее. Я едва держусь на ногах. Но часы я не отдам.

Селин закатывает глаза, но все-таки выключает компьютер и помогает мне подняться по лестнице. Она кричит, сообщая Моду, который уже роется за барной стойкой, что отведет меня к себе домой на ночь.

– А что с твоей подругой? – спрашивает Моду, выныривая.

Я поворачиваюсь к нему. В баре темно, Селин обнимает меня, чтобы я не рухнул. Я его едва вижу.

«Извинись перед ней за меня. Скажи, что ее чемодан в кладовой. Если она вернется. Скажи ей об этом», – я хочу попросить его передать, что надо посмотреть на открытки, но Селин уже выталкивает меня за дверь. Я ждал, что на улице уже ночь, но нет, еще светло. Такие дни растягиваются на годы. А те, которые ты хотел бы продлить, улетают за считаные – раз, два, три – секунды.

* * *

Там, где ваза ударилась о стену, до сих пор остался след от воды. На своих местах – и стопки книг, журналов, дисков, и грозящие рухнуть башни из виниловых пластинок. Венецианские окна, которые она никогда не занавешивает, даже по ночам, распахнуты, и сквозь них льется этот бесконечный день.

Селин наливает мне стакан воды, и я, наконец, принимаю обезболивающее, которое мне дал доктор Робине перед моим уходом. Он посоветовал выпить таблетки до того, как появится боль, и принимать непрерывно, пока она не утихнет. Но я побоялся делать это раньше, опасаясь, что из-за них утрачу последние крохи разума.

Согласно инструкции, надо принимать по таблетке каждые шесть часов. Я глотаю три.

– Подними руки, – говорит Селин. То же самое было и вчера, когда она заставила меня переодеваться, и нас за этим застала Лулу. Мне показалось милым, что она попыталась скрыть свою ревность. А потом ее поцеловал Моду, и мне самому пришлось делать то же самое.

Мне не удается поднять руки над головой, так что Селин помогает мне стянуть больничную рубашку. Потом долго смотрит мне на грудь. Качает головой.

– Что?

Она цокает языком.

– Не стоило ей бросать тебя в таком виде.

Я пытаюсь объяснить, что она меня не оставляла, что она не знала. Но Селин машет рукой.

– Неважно. Теперь ты здесь. Сходи в ванную и отмойся. А я чего-нибудь приготовлю.

– Ты?

– Не смейся. Я могу сделать яйца. Или бульон.

– Не утруждайся. У меня нет аппетита.

– Тогда наберу тебе ванну.

Селин включает воду. Я слышу, как она течет, и думаю про дождь, который кончился. Чувствуется, что таблетки подействовали; сон начал опутывать меня и тянуть вниз. Кровать Селин похожа на трон, я падаю на нее, вспоминая утренний сон про самолет, непохожий на привычные кошмары. И прямо перед тем, как я отключился, в голове вспыхивает одна из моих реплик, то есть Себастьяна из «Двенадцатой ночи»: «И если сплю, пусть вечно длится сон!»

* * *

Поначалу мне кажется, что это снова сон. Не про самолет, а другой, хороший. Меня по спине гладит рука, опускаясь ниже и ниже. Она держала ладонь на моем сердце. Все утро, пока мы спали на жестком полу. Сейчас рука щекочет в районе талии, а потом опускается. Меня побили, но не сломали, как сказал врач. Во сне ко мне возвращается сила.

Моя рука находит ее теплое тело, столь нежное, столь влекущее. Ладонь скользит у нее между ног. Она стонет.

– Je savais que tu reviendrais.[13]

И снова возвращается кошмар. Я не там. Не с тем человеком. Не на том самолете. Я подскакиваю и отталкиваю ее с такой силой, что она падает на пол.

– Что ты делаешь? – кричу я на Селин.

Она поднимается, бесстыдно голая в свете уличных фонарей.

– Вообще-то, ты в моей постели.

– Ты должна обо мне заботиться, – говорю я. И звучит это особенно жалко, ведь мы оба понимаем, что я этого не хочу.

– Мне казалось, что именно этим я и занимаюсь. – Она пытается улыбнуться. Потом садится на край кровати и похлопывает возле себя рукой. – Тебе ничего и делать не придется, просто ложись и расслабляйся.

На мне ничего, кроме трусов, нет. Когда это я снял джинсы? Я замечаю их на полу, аккуратно свернутые, вместе с больничной рубашкой. Я протягиваю за ней руку. Мышцы недовольны. Я встаю. Они просто воют.

– Ты что делаешь? – спрашивает Селин.

– Ухожу, – говорю я, пыхтя от напряжения. Я не совсем уверен, что у меня хватит сил уйти, но оставаться тут я не могу.

– Сейчас? Уже поздно. – Она как будто мне не верит. Пока я не засовываю ногу в штаны. На это уходит ужасно много времени, так что до Селин успевает дойти, что я и в самом деле ухожу. Я понимаю, что сейчас будет: то же самое, что и в прошлый раз, как будто на замедленном повторе. Изрыгается поток французских ругательств. Что я мерзавец. Ее унизил.