Только море вокруг - [8]
Что-то сказал ему Бурмакин, и Алексей лишь вымученно улыбнулся в ответ. О чем-то спросила Нина Михайловна, а он не поняв ее, но соглашаясь, закивал головой. И только Степанида Даниловна не сказала, не спросила ничего, а поняла, видимо, все.
Она подошла к Алексею, сердито шепнула ему на ухо:
— Что ж ты сидишь, ирод?..
…Они медленно шли по скверу на Набережной, неслышно ступая по мягкой и влажной песчаной дорожке. Справа лежал торжественный, по ночному беззвучный город, слева спокойно и величаво несла свои воды к морю могучая красавица Северная Двина. На широкой груди ее, на якорях, после долгих зимних скитаний отдыхали морские бродяги — пароходы. В бездонье неба над рекой тянули к северу бессонные птичьи стаи.
— Белые ночи, — задумчиво сказала Таня. — Как красиво, как необыкновенно… А помните, кажется у Леонида Леонова кто-то сравнивает Белые ночи с глазами мертвеца: смотрит, а не видит…
— Неправда! — вырвалось у Алексея. — Жестокое, холодное сравнение!
— Холодное, согласилась девушка. — Мне они кажутся другими: будто рождается человек. Рождается, и хотя ты не знаешь, кем он будет, как сложится его жизнь, но всею душой чувствуешь, что его рождение несет с собой радость, и свет, и надежду… Вы не согласны со мной?
— Почему? Я вас понимаю, Таня. Вы правы: ведь после ночи восходит солнце, а вместе с ним пробуждается жизнь. Вы так хотите сказать?
— Так. Это как музыка, как стихи: жить без надежды, без веры в светлое нельзя. Правда?
— А если… — начал Алексей, на мгновение возвращаясь к своему, но тотчас отбросил неуместные мысли и спросил: — Если вы так любите белые ночи, если вам нравится Архангельск, почему же не переедете к сестре?
Таня слегка пожала плечами.
— А мама? А учеба?
— Разве Нина Михайловна не была бы переезду мамы?
— Но мама не оставит меня в Ярославле одну. Ведь мне нужно закончить институт.
— И тогда в Архангельск?
— Едва ли здесь найдется для меня работа: в Архангельске не строят автомобилей…
Они опять замолчали, думая каждый о своем. Медленно шли дальше и дальше, все так же рядом, но не рискуя даже случайно коснуться друг друга локтем.
Над горизонтом, там, где Белое море, вставало багрово-красное утреннее солнце, заливая розовым пламенем спящие улицы и дома. В свете неярких, еще не греющих лучей все вокруг — и молодая листва деревьев, и хлопотливо чирикающие воробьи на мостовой, и белая кошка, занятая утренним туалетом возле чьей-то калитки, — казалось таким необыкновенным, никогда не виденным и прекрасным, словно над городом все еще звучали затихающие аккорды симфонии белой ночи.
Так молча и дошли до маленького домика за зеленым забором на Новгородском проспекте.
— Спокойной ночи, — сказала Таня.
— До свидания, — с грустью ответил Алексей.
Чуть слышно скрипнула калитка в зеленом заборе, и, сразу устало ссутулив плечи, Маркевич медленно побрел домой.
Глава вторая
Вид у Муси был усталый, а может быть обиженный, словно она догадывалась о чем-то, но не желала затевать ссору. Маркевич хотел — и не знал, как объяснить свою задержку. Не скажешь ведь, что почти всю ночь пробродил по городу с девушкой…
Так и ушел в ванную комнату бриться, не сказав ничего.
— Я не пойму тебя, Алексей, — начала наконец, Муся, входя следом, — все судно и судно… А когда же мы с Глорой? Мог бы хоть один вечер уделить семье!
— Судно? — машинально переспросил Маркевич. — При чем тут судно?
И вдруг догадался: теща успела сообщить ей о его вчерашнем уходе якобы на пароход, а она поверила. Как хорошо, что не надо ни врать, ни выдумывать! И, постаравшись как можно естественнее изобразить раскаяние, он развел руками.
— Прости меня, виноват. Но, понимаешь ли, зашел на минуту, а там Глотов. Пришлось задержаться: как-никак Василий Васильевич теперь заместитель начальника пароходства. Пока докладывал о ресе, пока намечали план ремонта… Ну, а как прошла репетиция?
Обиду Муси как рукой сняло.
— Ох, не говори! — она кивком головы откинула челку со лба и внимательно посмотрела в глаза мужа, отраженные в зеркале. — Я думала, не кончится никогда. Противный режиссер, я тебе уже рассказывала о ней, эта самая Свирская, по десять раз заставляла повторять одни и те же мизансцены. Все ей не так, все не угодишь. «Хочу, — говорит, — чтобы вы играли не хуже, а лучше профессиональных артистов!» Поверишь ли, я хотела все бросить и уйти…
«Врет!» — подумал Алексей, заметив, как жена вдруг отвела глаза, начала расправлять полотенце, растянутое на бечевке. Сделав вид, будто рассматривает порез на щеке, он как бы между прочим спросил:
— Много народу было?
— Нет, клубный актив, кое-кто из начальства… Но все время мешали, ужасно мешали! Я несколько раз выглядывала из зала, думала, ты стучишь. Свирская даже замечание сделала… Ну ты скоро? Пойду, соберу к завтраку. Не задерживайся, мой хороший.
И, проведя ладонью по непричесанным еще волосам Алексея, выскользнула из ванной.
«Врет, — окончательно понял Маркевич и тут же подумал: — Пожалуй, я не ошибся. Это она шла вчера по Поморской. Она со своим героем-любовником, как его — Самотин, Самутин, Саматин? А, не все ли равно!..»
Подумал без горечи, без возмущения: этого следовало ожидать. Вот и стали понятны сдержанная настороженность Муси при встрече, резкость, с какою она оборвала Глорочку, когда та затараторила о дяде Вите, явная всполошенность Маргариты Григорьевны. «Любовник? Да, любовник. Как же это я раньше не мог догадаться о нем…»
