Только четыре дня - [12]

— Ночью тоже был взрыв?

— Нет, сейчас взрыва не было. Просто Рита попала под высокий вольтаж… обуглилась… страшная картина.

Второв с интересом взглянул на Филиппа. «Детектив какой-то получается, — подумал он. — И зачем только я сюда ввязался!»

— Они ставили какие-то эксперименты?

— Да, конечно, — ответил Филипп. — Наверное, опасные?

— А вот на это могут ответить только они сами.

— Но Рита после смерти Кузовкина давала показания? Или этим никто не интересовался?

— Конечно, давала! И неоднократно. Объяснение простое — взорвалась нейтринная пушка. Вернее, даже не вся пушка, а узел фокусировки. Ты знаешь, там развиваются высокие температуры, и его приходится охлаждать… Одним словом, установить точную причину не удалось. Риту оставили в покое. С тех пор ее считали слегка не в себе. То ли на почве контузии от взрыва, то ли она была так потрясена гибелью Кузовкина, что это вызвало, так сказать, тихое помешательство…

Филипп возбужденно прошелся по комнате.

— Ты пойми меня правильно, Саша. Я просто не могу заниматься всеми этими вопросами. Я чувствую — здесь какая-то тайна, может быть, даже драма, но не могу же я заниматься всем на свете! Я определенно чувствую, я даже уверен, что Кузовкин ставил совместно с Ритой какие-то очень опасные опыты, за что и поплатился жизнью. Риту, очевидно, это страшно травмировало. Но что, как, почему — я не могу разобраться…

— Прости, я перебиваю. Что представлял собой Кузовкин как ученый?

Филипп задумался.

— Как тебе сказать… Бесспорно, человек талантливый. Академик как-никак! С оригинальным мышлением… Его научное кредо сводилось к прославлению эклектического метода в науке. Он считал, что время чистых наук кончилось, и даже… время наук, возникающих на стыке, всех этих биофизик, химических физик, биохимий и т. д. тоже кончилось. Он говорил, что природа эклектична по своей сути и подход к ее изучению должен быть эклектичным. Отсюда появление таких его работ, как «Симфонический принцип митоза», «Психология макромолекул живой ткани», «Революционное и эволюционное учение о генах»… Ну, да ты знаешь. Эти работы здорово нашумели. Сначала как анекдот, потом их стали цитировать.

— Особой популярностью они, кажется, не пользовались, — вставил Второв. — Над ними посмеивались…

— По-разному бывало, — уклончиво сказал Филипп. — У Кузовкина было немало сторонников и даже последователей. Но… самое главное, что покойный академик не оставил цельного учения. Его блистательные идеи изложены в статьях, выступлениях, докладах. Но ни одного фундаментального труда. Поэтому учение Кузовкина часто воспринимается в юмористической форме. Особенно, говорят, академик чудил последнее время. Сам я в институте бывал редко, я уже говорил тебе, но мне рассказывали про старика потрясающие вещи. Однажды на защите какой-то диссертации он занялся проверкой цифрового материала, прологарифмировал около сотни пятизначных цифр и нашел ошибку. Причем логарифмы он брал по памяти и ни разу не ошибся. Представляешь?

— Чудовищно! Просто не верится. Феномен.

— Вот так. Потом оказалось, он помнит всю таблицу натуральных логарифмов. «Почитал ее как-то на ночь, — сказал он, — и запомнил, и теперь из головы нейдет, все помню».

— Это уже не первая легенда о Кузовкине, которую я слышу, — сказал Второв, — но до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что подобное возможно. Тем более, что раньше за ним, кажется, ничего такого не замечали. Какой-то предсмертный взрыв гениальности. То, что ты рассказал, напоминает мне о людях, способных автоматически перемножать и делить огромные многозначные числа. В прошлом были, да и сейчас, говорят, есть такие мастаки. Но, как правило, они проявляли свои диковинные способности с малых лет. А у Кузовкина все наоборот — под старость…

Филипп пожал плечами и промолчал.

— Однако сейчас речь не о нем, — сказал он. — Речь о его лаборатории и той работе, которую она должна выполнять. Я очень прошу тебя вплотную заняться этим. Не вникай ты, ради бога, во все их дрязги. Нечего копаться в прошлом. В первую очередь нужно решить вопрос с космической темой, потому что нам за нее будет наибольший нагоняй. Затем нужно организовать коллектив на выполнение плана, они за эти полгода после смерти Кузовкина почти ничего не сделали, они большие должники перед институтом.

— Хорошо, — сказал Второв, — я согласен. Буду совместительствовать, буду тянуть лямку… пока. До первой подходящей кандидатуры. Как только кто-нибудь у вас появится, я сразу уйду.

— Есть! — У Филиппа крепкое, деловое, подбадривающее, руководящее рукопожатие.

«…Все же дни удивительно повторяются, — думал Второв, разглядывая лицо Недельского. — Вчера был такой же ритм, такой же темп в развитии событий и, кажется, такой же результат… хотя до ночи еще далеко. Вначале я помнил о письме, потом события совсем отшибли мне память. Сегодня с утра я еще помнил, что говорил с ней по телефону, что она здесь, рядом, в Москве, что ее можно увидеть… А сейчас… смерть Риты… Что все это значит?»

— А значит это одно, товарищ Второв, — холодно говорил Недельский, устало щуря глаза, — поскольку я никакого отношения к работе товарища Манич…