Толкиен. Мир чудотворца - [90]

И Гэндальф вторит ему тоном, не оставляющим ни малейшей надежды на будущее:

«Лиходейство Саурона с корнем выкорчевать не удастся, и след его неизгладим. Но такая уж выпала нам участь…»

Итак, даже великая победа не может изменить гибельный ход истории, отсрочив конец времен в мире Толкиена. Подобно Галадриэли, Древень и Теоден сознают, что времени у них впереди совсем мало. Ведь даже Валар, не раз сокрушавшим Мелкора, не удалось искоренить зло без остатка: оно неизменно возрождалось из его пепла. Конец мира предопределен еще и тем, что, будучи сведенным к обыденности, он уже никогда не обретет былого величия и непостижимой чарующей таинственности. Не случайно в радостный для всех час Древень с грустью подмечает:

«Леса–то вырастут… Вырастут, разрастутся. А онты — нет. Где у нас малыши?»

Зато людей «развелось» слишком много… Древень всего лишь пересказывает на свой лад мысль Толкиена, которую он как–то записал в своем дневнике:

«Милый этот дом стал необитаем — ни спать, ни работать там отныне невозможно: кругом шум и выхлопные газы. Мордор — вокруг нас».

Эта фраза содержит в себе еще один ключ к пониманию рассуждений Толкиена о Мордоре. Мордор, самая сущность зла, — это современный мир, отвергаемый Честертоном, Лавкрафтом, По, Пеги, Бернано и многими другими. Это мир, осененный сумерками, в которых исчезли все традиционные ценности и которые принесли с собой скверну, суетный гомон и смуту. Толкиену выпало жить как раз в то время, когда наступление техно–модернистского ужаса казалось особенно очевидным и неумолимым.

И предотвратить эту роковую неизбежность нельзя было никакими силами…

Однако не одни только онты с Толкиеном сокрушаются по поводу сумерек, поглощающих былую красоту. По прибытии в столицу Гондора, Минас–Тирит, Пиппин и Гэндальф видят те же сумерки, омрачившие прежнее величие людей.

Поначалу Пиппин восхищается дивным Минас–Тиритом. А потом вдруг выясняется, что на самом деле «город хирел год от года, и народу обитало здесь вполовину меньше прежнего, а и прежде было не тесно… проезжали они мимо дворцов и хором, где над дверями и арками были искусно высечены древние рунические надписи — как догадывался Пин, имена и прозвания былых владельцев; но теперь там царила тишина, никто не всходил по широким ступеням, ничей голос не раздавался в опустевших покоях, ничье лицо не появлялось в ослепших окнах».

Подобное запустение сродни нынешнему демографическому кризису западного мира, коснувшемуся традиционных городов и провинций. Это самое запустение и удручает Пиппина. Тем более после того, как гондорец Берегонд, сообщивший Пину пароли, без которых хоббиту было бы не пройти по городу, и давший ему в провожатые своего сына, Бергила, замечает:

«Детей у нас тут всегда было маловато, а теперь остались только мальчишки постарше, которых и силком не вывезешь, — вроде моего сына».

Дальше Берегонд уточняет:

«Был там другой город… столица Гондора; наш–то Минас–Тирит — всего–навсего сторожевая крепость. Там, за Андуином, развалины Осгилиата, который давным–давно захватили и сожгли враги».

И тут снова вспоминаются строки Шатобриана:

«Ко мне будто снизошел Дух воспоминаний и в раздумье опустился подле меня. И захотелось мне узнать, могут ли ныне живущие народы наделить меня добродетелями или хотя бы пороками своих усопших предков…»

Гондор предстает перед нами как проклятое место, и олицетворением его служит Боромир, ставший единственным отступником среди братьев по Кольцу; а кроме того — отец его Денэтор, который лишится рассудка, возомнит себя соперником Саурона и замыслит сокрушить Гондор и убить другого своего сына — Фарамира.

Охваченный гневом и ревностью, Денэтор говорит Гэндальфу, сокрушаясь по тяжело раненному Фарамиру:

«Нет, ему уже не помочь… И сражаться незачем. Чего ради растягивать ненужную жизнь? Не лучше ли умереть вместе с ним заодно?»

Отчаяние Денэтора, вскормленного гордыней, пробудилось в нем после того, как он заглянул в Палантир и оказался во власти Черного Властелина. Между тем в этот–то роковой час Гэндальф и являет всем свое истинное величие, нацелив его единственно на то, чтобы собрать рати и дать последний решительный бой врагу, чьи полчища превосходят их силой раз в десять.

Что до Фарамира, он тоже отчаивается, и причину его отчаяния позднее находит Арагорн; как известно, Денэтор недолюбливал Фарамира, ибо считал, что сын его целиком подвластен Гэндальфу, к тому же он считал, что он не настолько храбр, как сводный его брат Боромир; а тут еще «смертельная усталость, душа не на месте из–за отца… еще рана, а главное — Черная Немочь…»

Тяготы, на которые люди обрекли сами себя, по–своему истолковывают двое других братьев по Кольцу — Леголас и Гимли, эльф и гном. Вот что, к примеру, говорит Гимли:

«Так и все дела людские — весной им мешает мороз, летом — засуха, и обещанное никогда не сбывается».

И хотя Леголас тут же замечает ему, что добрый посев может вызреть нежданно и что «людские свершения долговечнее наших», Гимли возражает — все это–де несбыточные людские мечтания.

И не случайно окончательная победа над Сауроном, как и все другие победы у Толкиена, отдает горечью: связано это и с тем, что Средиземье покидают Галадриэль и Элронд. Прозорливый же Саруман на прощание им предрекает: