Точка возврата - [32]

Весь день и всю следующую ночь и изба, и хозяин все же выглядели сомнительно: что-то проскальзывало в них нереальное, даже фантастическое. Муха сильно подозревал их связь с нечистой силой. Но к утру он полностью избавился от бреда и понял, что старик — это не черт, а чабан, что огонь в очаге горит не адский, а обыкновенный и что не плач грешников слышится из-за стены, а блеянье овец. Завязался даже диалог со стариком, но вялый — Муха был слаб, старик немногословен, языка друг друга они не понимали. Старик молча сделал ему перевязку, и Муха изумился, увидев, что раны его прекрасно сшиты жилами животных и даже оставлен дренаж в виде соломины, из которой сочился экссудат.

Теперь надо было как-то связаться со своими. Лучше всего, конечно, добраться до Пастуха самому. Он проанализировал ситуацию и теперь знал, что никаких баз УНСО в Карпатах нет. Все или почти все воины расквартированы по селам. Муха подивился столь мудрому решению: и объекты строить не нужно, и условия близки к реальным, тем, что существуют в Чечне. При этом система оповещения и организация поставлены на высокий уровень. Муху моментально вычислили и так же моментально собрали большие силы для его поимки. Все это конечно же было необходимо срочно сообщить Пастуху.

Вторым вариантом была отправка посыльного. Муха начал переговоры со стариком, но ничего не добился. Он пытался уговорить чабана, чтобы тот спустился в село и отправил кого-нибудь в город, якобы чтобы сообщить Мухиным родственникам, что он жив и скоро будет здоров. Старик отнесся к этому предложению философски. Если человек жив, то какая разница, раньше об этом узнают или позже. До ближайшего села далеко, овец оставить не на кого, так что лежи, Олег Федорович, поправляйся. Мухе пришлось принять сложившуюся ситуацию как непреодолимую и бросить все силы тела и духа на выздоровление. Старик поил его козьим молоком и кормил овечьим сыром. Раны мазал каким-то составом на дегте и трижды в день заставлял пить свое пойло. Он ни о чем ни разу не спросил Муху. А вот Муха попытался выяснить, в чьи все же руки он попал, хотя бы чтоб знать, не выдадут ли его. Старик курлыкал на таком страшном наречии, что для понимания приходилось больше полагаться на жесты. Выяснилось, что Муху уже искали. Раз справлялись, когда он еще не доплелся до луга, другой — когда лежал в бреду. Приезжали на вездеходе по единственной ведущей сюда дороге. Чабан уже знал, что пришли за раненым, и спрятал его в хлеву. На вопрос «Кто вы такой?» старик ответил: «Тут живу». Это была самая понятная информация, полученная Мухой.

Старик оказался неплохим знахарем, и на второй день Муха уже садился на лежанке и шевелил ногой. Еще через день старик принес роскошный самодельный костыль и помог Мухе встать. Муха сумел выйти из хаты и немного пройтись по вытоптанному овцами загону. Старик смотрел одобрительно, кивал седой головой и попыхивал трубкой. Муха показал, что хотел бы так вот, потихоньку, с костыльком, смотаться отсюда в город. Но старик только покачал головой. Он показал на дорогу и сделал рукой запрещающий знак. Муха понял, что и в этом селе он нарвется на унсовцев. Обвел рукой вокруг и взялся за горло, что, мол, куда ни пойди, всюду засада. Старик показал на юго-восток и снова покачал головой. «Горганы», — сказал он и указал на Мухины ранения. Из этого было ясно, что обойти врага можно только через Горганы, но с такой ногой туда нечего соваться. И все же, вылежав еще день и ночь, Муха выразил настойчивое желание идти.

Чабан понимающе кивнул и выложил перед Мухой на стол самодельный холщовый заплечный мешок. В мешке было два бурдюка — один с пойлом, другой со сквашенным молоком, круг сыра, вяленое мясо в тряпице, наган с четырьмя патронами, все ножи, какие были у Мухи, мазь, полосы ткани, заменявшие бинты, и спички. Еще Муха получил холщовые брюки па веревочке и грубо, но прочно отремонтированные ботинки. Наконец старик передвинул к нему через стол мешочек, в котором обнаружилось двадцать гривен мелочью. Муха порылся в карманах и показал старику свои деньги, которых было намного больше. Старик кивнул и свои деньги забрал. На Мухины он смотрел так равнодушно, вернее, совсем не смотрел, что Муха догадался не устраивать со стариком расчет за проживание, лечение и кормежку. Он выбрал лучший нож из трех имевшихся и оставил его на столе. Чабан не возражал.

Вышли на луг и подошли к кромке леса. Старик объяснял дорогу. Муха мучительно старался разгадать смысл слов и напрягал всю память, чтобы запомнить даже непонятное, — потом, возможно, прояснится. Наконец, старик вынул из-за пазухи закопченный образ, трижды Муху перекрестил, сказал: «Буду си молыв» и махнул рукой, давая гостю начальное направление. Муха не знал, что полагалось делать, когда тебя благословляют образом. Он просто поклонился так низко, как позволяла ему больная нога, молча повернулся и пошел.

Налет

Утром Борода поднялся к Ларисе, долго сидел на телефоне, наконец спустился, взял с собой Боцмана, и они вдвоем пошли покупать машину. Вернулись удивительно быстро, часа через два. Боцман сидел за рулем трепаного «фольксвагена», как выяснилось, семьдесят девятого года выпуска. Но Борода успокоил: