Точка - [36]

Дальше всё было быстрее, потому что ко второму визиту в однушку Светка была влюблена в педагога по дирхору, как коза в батон с изюмом. Попенко налил Светке вина, чтобы переход от пива к извращениям осуществлялся плавным образом, постепенно, взял её на руки и положил на постель. Светку била истерика, она дрожала, любила и ждала, но Попенко не спешил. Он медленно раздевал девушку, так же не спеша освобождался от одежды сам и медленно, словно преодолевая отсутствующее совершенно Светкино сопротивление, с большим трудом сумел забраться к ней вовнутрь. Девушкой Светка не была с десятого класса, поэтому немного удивилась такой заботе и мягкотелости старшего друга, тут же прервавшего объятья без особого для себя результата.

— Вот видишь, — сказал он Светке с лёгкой укоризной, натягивая на себя брюки.

Светка перепугалась и тоже стала одеваться:

— Что? — в волнении спросила она. — Что я не так делала?

— Всё, — ответил огорченный Попенко и снова подлил ей вина. — У тебя нет ко мне любови, — он так и сказал — «любови», чем снова Светку озадачил. Дирижер опустился на стул и сообщил с горькой интонацией в голосе: — Если бы я ощутил в тебе ответное чувство, то я бы не стал делать того, что пытался, без всего, что нужно. Но это только самые близкие люди могут себе позволить, те, которые доверяют друг другу целиком и полностью и хотят иметь от жизни радость без купюр.

— Без каких купюр? — поразилась Светка, — без денежных?

— Глупенькая, — мягко отреагировал Попенко, — деньги здесь ни при чем — без ограничений в чувствах и чувственности, я имел в виду, в ощущениях, в прикосновениях и боли внутри человека. Эта боль и есть самая великая радость и самое большое наслаждение для истинного ценителя жизни. Это как малая терция — на полтона в сторону от основной ноты, но уже всё не так, всё совершенно по-другому и не для всех, а только для тех, кто умеет её взять, — он проводил Светку до двери и на прощанье сказал: — Подумай, Светлана, о том, что я тебе сказал, и, пожалуйста, приготовься внутренне к тому, что ты мне доверяешь, если любовь твоя настоящая, а не суррогатная. Договорились?

— Договорились, — нетрезво пробормотала Светка, испытывая непонятную вину за то, что она натворила, за всё то ужасное, которое она доставила любимому человеку и дирижеру, поверившему в талант её длинных пальцев.

Началось всё с третьего её визита на окраину, когда Светка была готова ко всему, что предложит любимый, исходя из приготовительных действий и слов. Слов он добавил еще, на эту же невнятную тему, но виноватил на этот раз меньше, предчувствуя Светкино согласие на любых условиях. И от этого, от предвкушения заслуженной победы думать о предстоящем удовольствии ему было во сто крат слаще, чем вспоминать набившие оскомину обычные сеансы садо-мазо с сучливой и равнодушной Госпожой, которая требовала по тарифу и ещё выёбывалась, что Попенко живёт хуй знает где, торгуется каждый раз и старается недоплатить её законную ставку.

— Я хочу просить у тебя прощения, — внезапно известил он юную гостью, — за прошлые мои резкие слова и обороты по отношению к тебе, и ты должна меня наказать. Ничего не спрашивай и не говори, а просто делай, что я скажу, так надо, и я этого заслужил.

Он скинул одежду до плавок, лег на кровать и пристегнул себя к ней наручником. Другим, себя же — попросил пристегнуть Светку, и она растерянно щелкнула обручем на его запястье.

— Возьми это, — указал он на приготовленные кожаные плетки разной величины, — и бей меня как можно сильнее. — Светка опешила, но плеть взяла, самую маленькую из всех. — Ну бей же, бей скорей, — почти заорал Попенко, изнемогая от желания, и Светка обнаружила, что педагог в высшей степени эрегирован, то есть, просто целиком, всем организмом в полном составе, всеми выступающими частями, что имелись в его активе. Она всё еще была напугана, но уже понимала, что это не игра, а она действительно должна ударить своего любимого дирижера и что тот на самом деле от неё этого удара ждет. Она размахнулась и ударила, Попенко застонал и покраснел лицом. — Еще, еще, госпожа моя, — выдавил он из перекошенного счастливой мукой рта, — сильно, очень сильно, пожалуйста, не жалей своего раба! — Светка била уже по-честному, она хлестала учителя до тех пор, пока не устала сама. Но тут он быстро распахнул глаза, словно опомнился, и затараторил: — Скорее раздевайся, скорее, пожалуйста, девочка, и освободи меня от этого, — он кивнул на ставшие тесными плавки.

Светка стащила блузку, юбку и всё остальное, и он показал ей глазами, что нужно делать. Но она уже и сама знала — что. Потом это называлось у них «наездница на рабе». Перепуг — перепугом, но оргазм их был общим и прошиб Светку до самого спинного мозга, как не бывает в жизни, думала она, а случается только в кино. Этот оргазм, совпавший по счастливому стечению обстоятельств со всей затеянной Попенко мутотнёй при помощи плетки и наручников, стал пропуском для Светки в зону взаимности и дирижерского доверия, и он же заставил её впоследствии быть терпимой и к другим ненужным, в общем-то, для её любви приколам с кожаной и металлической фигнёй, неизменно затеваемым Попенко, которого она продолжала любить, несмотря на странную прихоть быть обиженным ею.