То самое копье - [76]

Юноша заколебался, но решил быть откровенным и в этот раз.

— Их знала женщина, которая пришла со мной. Боюсь, они предали и ее.

Огурс ощерил зубы.

Если воины Тимура готовы предать друг друга, то нашим мечам будет не много работы.

Пауль ответил усмешкой.

— Не тешь себя пустыми надеждами. Воины Тимура сильны и отважны, битва не будет легкой.

Турок протянул Паулю свою фляжку, и тот с удовольствием освежил пересохший рот кисловатым питьем, в котором, в отличие от того, что Пауль попробовал перед этим, было больше вина, нежели воды.

— Что ты знаешь о войске Тимура?

— Немногое. Я прибыл только вчера. Могу лишь сказать, что оно огромно. Всадник за день не сумеет объехать пределы лагеря.

Огурс испытующе посмотрел на пленника.

— Ты откровенен. Почему?

— Тимуру… Моему повелителю, — подумав, поправился Пауль, — не может повредить моя откровенность. С другой стороны, я должен остаться в живых, чтобы спасти женщину, которая пришла со мной. Боюсь, ей угрожает смертельная опасность.

— Ты любишь ее? — перевел воин.

— Да, — подтвердил Пауль.

Ответ удовлетворил Огурса. Видно, отважный воин считал, что жизнь женщины является достаточным мотивом для подобной откровенности, граничащей с предательством.

— Скоро ты падешь ниц перед моим повелителем, и, если будешь чистосердечен, полагаю, он сохранит тебе жизнь. А может быть, он даже позволит тебе забрать твою женщину после того, как наши кони ворвутся в лагерь Хромца. Ты ведь этого хочешь? — Пауль кивнул. — Тогда можешь считать, что мы договорились.

Повинуясь знаку Огурса, воины вскочили в седла. Отдохнувшие кони бежали резвой рысью. Солнце еще не опустилось за неровные волны холмов, когда стражи и пленник достигли лагеря Баязида.

Пауля привели к шатру султана. Юноша шагнул внутрь, испытывая робость, вполне объяснимую в его положении. Деспоты, подобные Тимуру или Баязиду, не отличались особым милосердием. Пауль невольно припомнил историю, почерпнутую во время учебы в гимназии, о том, как султан Мехмед приказал обезглавить раба лишь для того, чтобы художник, писавший портрет султана посреди груды поверженных тел, мог воочию увидеть, как бьется в конвульсиях тело, когда от него отделяется голова. Тогда эта история породила в юноше чувство, граничащее с недоверием, но теперь, по воле причудливого зигзага судьбы попав примерно в ту же эпоху, он на собственном опыте убедился, что казавшееся ему неправдоподобно жестоким на деле было естественным, даже обыденным. И чувство беззащитности, обрушившееся на Пауля в тот миг, когда он узнал об исчезновении Шевы, умножилось. Но он преодолел себя и шагнул через устланный ковром порог.

Шатер султана был полон мужчин, по большей части облаченных в роскошные халаты из сейфура[33]; лишь некоторые были в легких изящных доспехах, словно желали тем самым подчеркнуть близость решающей битвы. Султан восседал посреди шатра на небольшом, покрытом золотистым ковром возвышении. Перед ним стояли поднос с несколькими блюдами, серебряный кувшин и два шандала с ярко горящими свечами. Такие же подносы, но размером поменьше и с угощением победнее, стояли и перед каждым из присутствующих, не исключая и толмача, которого Баязид подозвал к себе при появлении пленника.

Пауль остановился у входа, не зная, что делать дальше. Видя его робость, султан улыбнулся. Он был еще не стар, приятное лицо обрамляла окладистая черная борода, живые, блестящие глаза свидетельствовали об остроте ума.

— Подойди.

Пауль остался недвижим, не желая, чтобы люди в шатре догадались о том, что он понимает их язык.

Тогда стоявший позади бек толкнул юношу в спину. Пауль, едва удержавшись на ногах, был вынужден шагнуть прямо в центр круга, образованного пирующими, дружно устремившими взоры на пленника. Баязид усмехнулся, но глаза его остались серьезны и цепко ощупали юношу. Пауль не знал, как себя вести, но на всякий случай решил отвесить поклон, достаточно низкий, чтобы выразить уважение султану, но не доходящий до раболепства, ибо не желал унижаться в собственных глазах. Баязид снизошел до ответного кивка, что, как заподозрил Пауль, выражало предельную степень расположения. Потом султан задал вопрос, немедленно переведенный толмачом в ярко-желтом халате[34]:

— Как твое имя?

— Хусейн. — Не дожидаясь, пока султан задаст новый вопрос, Пауль прибавил: — Я счастлив видеть ваше величество.

Баязид, а следом и его приближенные захохотали. Дружный смех их был столь заразителен, что Пауль не сумел удержаться от непроизвольно скользнувшей на его губы улыбки. Султан весело помотал головой, отхлебнул из чаши и взором указал пленнику на место перед собой.

— Садись, — велел толмач.

Пауль послушно устроился на ковре и покосился по сторонам. Он не мог не отметить, что в обращенных на него взорах не было ни ненависти, ни неприязни. Собравшиеся в шатре не сомневались в своей победе и потому были благодушны к врагу, который, ко всему прочему, нечаянно развеселил их. Слуга поднес пленнику чашу, почти до краев наполненную пурпурным вином.

— Пей. — Пауль не стал спорить и сейчас. Вино было терпким и приятным на вкус. Пауль неторопливо осушил чашу до дна. — А теперь говори, если не хочешь, чтобы твоя голова очутилась на нате! — перевел толмач.