То ли быль, то ли небыль - [37]

Мой первый брак длился недолго. Суженый невзлюбил моих друзей в их сумме, а Алёшку и Эрика – с той первой встречи – в особенности.

Вскоре выяснилось, что моему избраннику мешает моя национальность, и в своих анкетах он пишет, что жена у него – русская. Для меня это было началом конца. Окончательно мой брак распался, когда я забеременела. Я всегда мечтала о ребёнке, но когда мечта готова была реализоваться, я очень остро ощутила, что от этого человека я ребёнка не хочу. Выбор был мучительным. Первый аборт – всегда огромный риск, можно лишиться детей на всю оставшуюся жизнь. И всё-таки в конце концов я на этот риск пошла. Аборт делал лучший «абортмахер» Москвы, как это было принято тогда, без наркоза. Адская боль, моральная травма, разрушенная жизнь – с таким букетом я вернулась на свою койку и лежала в столбняке, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь опору в нагрянувшем внутреннем хаосе. Стояла жуткая жара. О кондиционерах тогда слыхом не слыхивали, палата была на первом этаже, окно было открыто. В это окно вдруг вплыл огромный арбуз. Через короткое время за ним обнаружилась ухмыляющаяся Алёшкина физиономия:

– Ты что тут делаешь? Выходи, поехали на охоту!

Как он узнал?! Загадка так и осталась без ответа.

Я и впоследствии совершала в жизни тяжелые ошибки и жестоко за них расплачивалась. Алёшке предстояло ещё много раз по разным поводам приносить мне арбуз.

В шестидесятом году, окончив институты, мы с Алёшей записались на городские английские курсы в Зачатьевском переулке. Алёша их кончил, а я сошла с дистанции. Три раза в неделю по три часа вечером после работы – для меня это было чересчур. Кругом театры, концерты, друзья и поклонники. Алёшка, чёткий человек, всем этим пренебрёг ради языка; какое-то время после окончания курсов он бойко шпарил по-английски и издевался над моим кудахтаньем. Потом, без практики, язык у него ушёл, и мы сравнялись.

Прошло много лет. Я оказалась в Америке. Года через полтора я приехала в Москву навестить папу и друзей. Теперь уже я бойко шпарила по-английски, а Алёша кудахтал и завидовал.

– Послушай, – сказал мне Алёша, – у меня накопился большой отпуск. Я бы хотел поработать физически на какой-нибудь американской ферме и попрактиковать свой английский. Хочу говорить не хуже, чем ты. Можешь организовать? Платить мне не надо, только кормить.

– Попробую. У моего знакомого миллиардера большое ранчо на юге Юты. Восемьсот коров. Может, он тебя наймёт их пасти – ты всё же лучше, чем нелегальные мексиканские иммигранты (тут я, конечно, ошиблась – эти рождаются прямо на конях, а Алёшка до того видел лошадь только в зоопарке).

Вернувшись в Солт-Лэйк, я пошла к Джиму:

– Мой друг, большой ученый, начальник департамента в научно-исследовательском институте, хочет поработать на твоём ранчо и попрактиковать свой английский. Бесплатно (фри!), за харчи.

Когда миллиардер слышит слово «фри», это вроде «Сим-Сим, открой дверь!» К тому же, любопытно: ученый человек, начальник, а хочет поработать на ранчо.

Джим тотчас выслал Алёше приглашение и билет. Так Алёшка стал ковбоем.

Своё первое свидание с лошадью он очень живописно изложил в длинном письме, которое я зачитывала своим за ужином. Стодвадцатикилограммовый Алёшка впервые в жизни сел в седло и отскакал без малого десять миль (шестнадцать километров). Впечатлений хватило на четыре страницы.

– Хорошо бы ещё послушать противную сторону (лошадь), – задумчиво сказала Вика.

Ковбойская работа – тяжелейший, лишенный романтики ежедневный труд с пяти утра до темноты. Сжав зубы, Алёшка нёс службу наравне с двадцатилетними ковбоями, чем совершенно поразил воображение Джима. Он был, можно сказать, принят в семью.

– Послушай, – сказала я однажды Джиму, – Алекс прекрасный химик. У тебя масса компаний – может, найдёшь ему место по специальности?

И не поверите – Джим построил для Алёшки специальную лабораторию! Вот уж воистину – идея становится материальной силой, когда овладевает миллиардером! В лаборатории бок о бок с Алёшей трудилась его жена Лера – вдвоём они осуществляли тонкий органический синтез сложнейших химических соединений для компании «Сигма».

Потом Алёша и Лера переехали под Бостон и теперь работают в большой биомедицинской компании. Такой неожиданный поворот совершила карьера американского ковбоя.

И хотя Алёша теперь в пяти часах лёту от меня, я продолжаю чувствовать его тепло под прохладным американским солнцем.

ОСТОРОЖНО! ЭТО ЖЕ БАХ!

В детстве я очень любила ходить в Консерваторию. Это было единственное место на земле, где мне покупали мороженое.

Перед концертом на сцену выходила стройная дама на высоких каблуках в неизменном черном костюме и говорила пронзительным контральто:

– Начинаем концерт Государственного симфонического оркестра Союза СССР под управлением… В программе…

Пока она говорила, я мысленно прокладывала кратчайший путь от своего места до консерваторского буфета. Важно было ухватить вафельный стаканчик с пломбиром, пока не кончился антракт. Все первое отделение концерта я напряженно ждала перерыва, во втором делилась пережитым только что наслаждением с портретами великих композиторов на стенах Большого зала, предпочитая другим Иоханна Себастьяна Баха в напудренном парике. Трудно назвать момент, когда это изменилось. Может быть, на концерте Софроницкого, когда он внезапно забыл нотный текст и метался по сцене, громко говоря самому себе: