То был мой театр - [16]
Романтика - романтика небесных колеров -
Нехитрая грамматика небитых школяров...
Но это уже другой автор.
В спектаклях семидесятых голов вслед за сценами из "Озы" у Высоцкого был небольшой сольный концерт. Эту часть спектакля я называл триптихом Высоцкого. Только-только отшутовав в роли "Ворона", он поднимался, пережидал аплодисмент, иногда делал известный свой успокаивающий жест: рука вперед, ладонь почти вертикальна, обращена в зал, несколько покачиваний...
И - по контрасту с "Вороном" - шла "Песня акына" (именно песня, Высоцкий исполнял её и в концертах):
Ни славы и ни коровы,
Ни шаткой короны земной,
Пошли мне, господь, второго,
Чтоб вытянул петь со мной.
Прошу не любви ворованной,
Не милости на денёк,
Пошли мне, господь, второго,
Чтоб не был так одинок...
За ней - опять по контрасту - речитативом подавалась интимно-нервная "Ода сплетникам" и напоследок - "Монолог актёра", который уже просто читался. Читался - через себя, через актёрское и поэтическое своё "я", и с такой неистовой силой:
Провала прошу, аварии,
но будьте ко мне добры,
и пусть со мною провалятся
все беды в тартарары!
Возможно, я ошибаюсь, по но мне этот "триптих" был лучшим из всего, что сыграл на сцене (да и в кино, в кино тем более) Народный артист Владимир Семенович Высоцкий. Словосочетание "народный артист" применительно к нему не мною первым придумано...
Высоцкий нёс в "Антимирах" многоликую социальную тему, а о том, что это был революционный, остросоциальный спектакль, говорить, наверное, излишне. Причём социальность эта строилась, в основном, на незарубежном материале.
В спектакле шестидесятых годов был фрагмент - стихотворение "Поют негры". Исполняли его четверо, Высоцкий в том числе. А ещё, если не ошибаюсь, Хмельницкий (или Соболев), Славина (!) и травести-Комарик! Под джазовую мелодию рассаживались они по росту на краю треугольника, довольно сильно раскачивались в такт музыке. Освещённые лишь сзади, они и впрямь выглядели черно.
Мы - негры,
мы поэты,
в нас плещутся планеты.
По меньшей мере двое из них имели право сказать это про себя...
И ещё:
Гений. Мот. Футурист с морковкой.
Льнул к мостам. Был посол Земли...
(Вариант этой строки из памяти - из Политехнического в 1960-м или с Таганки 1965-го года? Ни в одном сборнике - старом или позднем - этого варианта я не нашёл: "Пролетарий. Посол Земли!")
Никто не пришёл
на Вашу выставку,
Маяковский.
Мы бы - пришли.
Вы бы что-нибудь почитали...
Это тоже читалось, произносилось с Таганской сцены. Работали в этом эпизоде Высоцкий с Хмельницким. Через три года они сыграют и самого Маяковского, но о поэтическом представлении "Послушайте!" будет своя глава.
Моя "амбармая книга" - "Антимиры" no-реперткомовски
Социальность не всегда подразумевает прямую политичность. Но в "Антимирах" политика сосуществовала с другими темами как важная грань нашего бытия. Тема атомной угрозы пропевалась ещё в нервом - рок-н-ролльном фрагменте:
Над миром, точно рыба с зонтиком,
Пляшет
с бомбою
парашют!
А потом, вслед за "Лобной балладой", из прошлого через бытовую зарисовку врывалось, как отголосок XX партсъезда, стихотворение, которое не решился напечатать никто, кроме составителей безгонорарного спецвыпуска "Звезды Востока" (в помощь пострадавшим от ташкентского землетрясения 1968 года).
Было так. Кончилась "Лобная баллада":
... присел заграничный гость,
будто вбитый по шляпку гвоздь -
вторично - уже в хоровом исполнении - отзвучали "красивые осенебри", и вновь выскочил на сцену бесёнок-ведущий. С заговорщицким видом стал рассказывать историю, как кассирша обсчитала трех немых в гастрономе, как их "руки вопили"...
И всё это нe вышло бы за пределы драматической, но бытовой, в общем-то, историйки, если б не авторский неожиданный выверт - один из тех, коими так богата истинная поэзия:
Кассирша, осклабясь,
Косилась на солнце
И ленинский
абрис
Искала в полсотне.
Но не было
Ленина.
Она
была
фальшью.
Была бакалея.
В ней люди
и фарши.
Золотухин, читавший эти стихи просто и сдержанно, выдерживал паузу, словно давая нам осмыслить происшедшее, а затем делал шаг к рампе и вновь читал, но уже совсем в другом размере, с другой интонацией:
Я не знаю, как это сделать,
Но прошу, товарищ ЦК,
Уберите
Ленина
с денег.
Так цена его высока.
Понимаю, что деньги - мера
Человеческого труда,
Но,
товарищи,
сколько мерзкого
Прилипает к ним иногда.
Я видал,
как подлец мусолил
По Владимиру Ильичу.
Пальцы ползали малосольные
По лицу его,
по лицу!
В гастрономовской бакалейной
Он твердил, от водки пунцов:
Дорогуша, подай
за Ленина
Две поллитры и огурцов...
Ленин -
самое чистое
деянье.
Он не может быть замутнён.
Уберите
Ленина
с денег.
Он - для сердца
и для знамён.
Валерий опустил голову. Раздались аплодисменты. По нарастающей!
Зал аплодировал минут пять, не меньше. Кто-то крикнул хоккейное "Молодцы!", но без стадионной разбивки по слогам... Это воспоминание первого спектакля.
Ленинская тема ещё раз возникнет в нём, во второй половине, , фрагментами из "Лонжюмо". Бесёнок-ведущий после двух подряд парижских стихов под звуки "Интернационала" пояснит: "Лонжюмо - это под Парижем. Там помещалась школа Ленина. Сейчас там лесопильня". И выйдут на авансцену трое: Васильев, Высоцкий, Золотухин (иногда кого-то из них заменял Хмель).
