Тьмать - [5]

как

клейма,

горели среди ночи.

Вас моё слово судит.

Да будет – срам,

да

будет

проклятье вам!

I

Жил-был царь.

У царя был двор.

На дворе был кол.

На колу не мочало —

человека мотало!

Хвор царь, хром царь,

а у самых хором ходит вор и бунтарь.

Не туга мошна,

да рука мощна!

Он деревни мутит.

Он царевне свистит.

И ударил жезлом

и велел государь,

чтоб на площади главной

из цветных терракот

храм стоял семиглавый —

семиглавый дракон.

Чтоб царя сторожил.

Чтоб народ страшил.

II

Их было смелых – семеро,

их было сильных – семеро,

наверно, с моря синего

или откуда с севера,

где Ладога, луга,

где радуга-дуга.

Они ложили кладку

вдоль белых берегов,

чтобы взвились, точно радуга,

семь разных городов.

Как флаги корабельные,

как песни коробейные.

Один – червонный, башенный,

разбойный, бесшабашный.

Другой – чтобы, как девица,

был белогруд, высок.

А третий – точно деревце,

зелёный городок!

Узорные, кирпичные,

цветите по холмам…

Их привели опричники,

чтобы построить храм.

III

Кудри – стружки,

руки – на рубанки.

Яростные, русские,

красные рубахи.

Очи – ой, отчаянны!

При подобной силе —

как бы вы нечаянно

царство не спалили!..

Бросьте, дети бисовы,

кельмы и резцы.

Не мечите бисером

изразцы.

IV

Не памяти юродивой

вы возводили храм,

а богу плодородия,

его земных дарам.

Здесь купола – кокосы,

и тыквы – купола.

И бирюза кокошников

окошки оплела.

Сквозь кожуру мишурную

глядело с завитков,

что чудилось Мичурину

шестнадцатых веков.

Диковины кочанные,

их буйные листы,

кочевников колчаны

и кочетов хвосты.

И башенки буравами

взвивались по бокам,

и купола булавами

грозили облакам!

И москвичи молились

столь дерзкому труду —

арбузу и маису

в чудовищном саду.

V

Взглянув на главы-шлемы,

боярин рёк:

– У, шельмы,

в бараний рог!

Сплошные перламутры —

сойдёшь с ума.

Уж больно баламутны

их сурик и сурьма.

Купец галантный,

куль голландский,

шипел: – Ишь, надругательство,

хула и украшательство.

Нашёл уж царь работничков —

смутьянов и разбойничков!

У них не кисти,

а кистени.

Семь городов, антихристы,

задумали они.

Им наша жизнь – кабальная,

им Русь – не мать!

…А младший у кабатчика

всё похвалялся, тать,

как в ночь перед заутреней,

охальник и бахвал,

царевне

целомудренной

он груди целовал…

И дьяки присные,

как крысы по углам,

в ладони прыснули:

– Не храм, а срам!..

…А храм пылал вполнеба,

как лозунг к мятежам,

как пламя гнева —

крамольный храм!

От страха дьякон пятился,

в сундук купчишко прятался.

А немец, как козёл,

скакал, задрав камзол.

Уж как ты зол,

храм антихристовый!..

А мужик стоял да подсвистывал,

всё посвистывал, да поглядывал,

да топор

рукой всё поглаживал…

VI

Холод, хохот, конский топот да собачий звонкий

лай.

Мы, как дьяволы, работали, а сегодня – пей,

гуляй!

Гуляй!

Девкам юбки заголяй!

Эх, на синих, на глазурных да на огненных

санях…

Купола горят глазуньями на распахнутых

снегах.

Ах! —

Только губы на губах!

Мимо ярмарок, где ярки яйца, кружки, караси.

По соборной, по собольей, по оборванной

Руси —

эх, еси —

только ноги уноси!

Завтра новый день рабочий грянет в тысячу

ладов.

Ой, вы, плотнички, пилите тёс для новых

городов.

Го-ро-дов?

Может, лучше – для гробов?…

VII

Тюремные стены.

И нем рассвет.

А где поэма?

Поэмы нет.

Была в семь глав она —

как храм в семь глав.

А нынче безгласна —

как лик без глаз.

Она у плахи.

Стоит в ночи.

…

И руки о рубахи

отёрли палачи.

РЕКBИЕМ

Вам сваи не бить, не гулять по лугам.

Не быть, не быть, не быть городам!

Узорчатым башням в тумане не плыть.

Ни солнцу, ни пашням, ни соснам – не быть!

Ни белым, ни синим – не быть, не бывать.

И выйдет насильник губить-убивать.

И женщины будут в оврагах рожать,

и кони без всадников – мчаться и ржать.

Сквозь белый фундамент трава прорастёт.

И мрак, словно мамонт, на землю сойдёт.

Растерзанным бабам на площади выть.

Ни белым, ни синим, ни прочим – не быть!

Ни в снах, ни воочию – нигде, никогда…

Врёте,

сволочи,

будут города!

Над ширью вселенской

в лесах золотых

я,

Вознесенский,

воздвигну их!

Я – парень с Калужской,

я явно не промах.

В фуфайке колючей,

с хрустящим дипломом.

Я той же артели,

что семь мастеров.

Бушуйте в артериях,

двадцать веков!

Я тысячерукий —

руками вашими,

я тысячеокий —

очами вашими.

Я осуществляю в стекле

и металле,

о чём вы мечтали,

о чём – не мечтали…

Я со скамьи студенческой

мечтаю, чтобы зданья

ракетой

стоступенчатой

взвивались

в мирозданье!

И завтра ночью блядскою

в 0.45

я еду

Братскую

осуществлять!

…А вслед мне из ночи

окон и бойниц

уставились очи

безглазых глазниц.

1959

ОСЕНЬ

С. Щипачёву

Утиных крыльев переплеск.

И на тропинках заповедных

последних паутинок блеск,

последних спиц велосипедных.

И ты примеру их последуй,

стучись проститься в дом последний.

В том доме женщина живёт

и мужа к ужину не ждёт.

Она откинет мне щеколду,

к тужурке припадёт щекою,

она, смеясь, протянет рот.

И вдруг, погаснув, всё поймёт —

поймёт осенний зов полей,

полёт семян, распад семей…

Озябшая и молодая,

она подумает о том,

что яблонька и та – с плодами,

бурёнушка и та – с телком.

Что бродит жизнь в дубовых дуплах,

в полях, в домах, в лесах продутых,

им – колоситься, токовать.

Ей – голосить и тосковать.

Как эти губы жарко шепчут:

«Зачем мне руки, груди, плечи?

К чему мне жить, и печь топить,

и на работу выходить?»

Её я за плечи возьму —

я сам не знаю что к чему…

А за окошком в юном инее

лежат поля из алюминия.

По ним – черны, по ним – седы,