Тьма в хрустальной туфельке - [18]

За завтраком Лиззи попыталась подзуживать её, но Элеонора почти не слышала. Зачем ей двадцать пять фунтов, когда она могла пожелать все деньги мира?

Миссис Филдинг отругала девушку за то, что та зря потратила её время накануне вечером. Элеонора пропустила эти слова мимо ушей. Ей не нужно было слушать миссис Филдинг, ведь она могла использовать свои желания, чтобы взлететь на самую вершину высшего общества. Миссис Бэнбёри отвела её в сторонку и мягко спросила, что не так. В ответ Элеонора улыбнулась так широко, что кухарка отступила. Что могло быть не так? Ведь теперь Элеонора могла исправить всё.

Когда они закончили завтракать, миссис Филдинг собрала всех вокруг кухонного стола и сказала, что у неё есть новости. Сквозь дымку приятного головокружения Элеонора услышала, что Чарльз возвращается домой. Его вещи были отправлены ранее, и слугам предстояло подготовить дом к его приезду.

Элеонора выплыла из своей задумчивости. В последний раз она видела Чарльза на похоронах миссис Пембрук, больше трёх лет назад. На самом деле «видела» – не совсем точное слово. Элеоноре не разрешили присутствовать на похоронах – тогда она всё ещё считалась молодой леди и это было неприлично. В итоге она застряла в своей прежней спальне, большую часть утра прорыдав в подушку. В три часа пополудни входная дверь распахнулась, и в дом ворвались Чарльз и его отец, крича друг на друга. Лакей едва успел притворить дверь. Элеонора не разобрала, о чём они говорили – эхо смешивало фразы, – но вскоре услышала звук шагов. Кто-то раздражённо прошёл по коридору и хлопнул дверью.

Элеонора утёрла глаза и досчитала до сотни, желая удостовериться, что всё было тихо. Потом она тихонько прокралась к дальнему концу коридора и постучала в спальню Чарльза. За дверью она услышала шорох и грохот, но те тотчас же прекратились. Элеонора снова постучала – было тихо. К горлу подкатил комок. Она вернулась в свою комнату.

На следующее утро она обнаружила под своей дверью записку, написанную округлым почерком Чарльза. У него были какие-то срочные дела в Оксфорде, и потому он должен был отбыть немедленно – за три месяца до поступления в университет. Чарльз предложил ей выбрать любые книги в его комнате, а ещё – забрать жестяную коробку с имбирным печеньем, которую он прятал под кроватью. Он обещал писать ей каждую неделю. Элеонора выбежала, чтобы попрощаться, но Чарльза уже не было.

Он не писал. Элеонора пыталась убедить себя, что он был просто очень занят. Но дни складывались в недели, в месяцы, а потом и в годы, и она поняла, что Чарльз не собирался писать. А теперь она снова стояла на пороге его комнаты, сжимая в руках ящик с принадлежностями для уборки. Рядом стояла Ифе. Через пару недель ей придётся посмотреть в глаза Чарльзу и спросить, почему он так ни разу и не написал ей.

Элеонора одёрнула себя. Теперь в её распоряжении были желания. Через пару недель её уже не будет в особняке Гранборо. Она будет где-нибудь в прекрасном изысканном месте поедать фазанов и лобстеров, приготовленных специально для неё, и Чарльзу повезёт, если она вообще соизволит его заметить.

Девушка толкнула дверь.

Комната Чарльза была похожа на лавку старьёвщика.

За три года, что он провёл вдали от Гранборо, Чарльз ни разу не приезжал домой, и Элеонора ему завидовала. Каникулы в университете он проводил с друзьями или участвовал в экспедициях своих профессоров. Он побывал везде – на Шотландском нагорье, где стрелял оленей, запутавшихся в пурпурном вереске и зелёном папоротнике. В Венеции, где попивал красное вино, сидя на балконе палаццо, глядя, как воды баюкали город. В руинах Помпей, любуясь, как солнце золотило пепельно-белые камни. Но каждый раз, когда он переезжал в новое место, он покупал все сувениры, какие только находил, и отправлял их в особняк Гранборо.

– Пресвятые угодники, – проговорила Ифе, прислонив щётки к стене. – Где он только нашёл весь этот хлам?

В изножье кровати с балдахином выстроились оловянные кружки, украшенные орнаментом. С фарфоровых тарелок, некоторые из которых были уже разбиты, подмигивали нарисованные руины и поля. Треснувшая бутылка из венецианского стекла лежала на боку рядом с пыльным леденцом, коробкой ирисок и четырьмя разрисованными банками для печенья. Вокруг валялись шейные платки, носовые, а ещё – шарфы из французского шёлка, ирландского льна и индийского хлопка. Целая коллекция!

– И что нам со всем этим делать?

Элеонора подобрала несколько носовых платков и начала стряхивать с них пыль. Ей пришлось остановить себя, чтобы не пытаться разглядеть, было ли здесь что-нибудь для неё – пусть и прошло три года полного молчания.

– Полагаю, убрать всё. Ведь это принадлежит ему.

Ифе посмотрела на большой леденец:

– Всё-всё?

Элеонора притворила дверь.

– Почти всё.

Ифе подхватила леденец и тщательно очистила от пыли фартуком. Элеонора потянулась за ирисками. Устроившись на кровати Чарльза, она протянула коробку Ифе.

– Скажем ему, что мыши добрались до лакомств, пока всё это добиралось сюда на корабле, – сказала Элеонора, беря толстую ириску. – В общем-то, ему даже знать не обязательно.