Тьма прежних времен - [229]

Он стоял, ошарашенный, среди всей этой кучи блестящих вещиц… Почему? Он же убил одного из них, опозорив внушающих трепет Багряных Шпилей в их же собственном городе… почему же они просто взяли и отпустили его?

Эрьелк оставил торговца, причитающего среди своих медяшек. Его мысли скрутились тугим узлом. Как и всегда, его встречала волна испуганных взглядов, за спиной раздавались шепотки, а трясущиеся руки творили охранные знаки, но этой дурацкой суеты он даже не замечал.

Всякий сброд всегда изумлялся подобным ему.

Он держал свой путь к Развалам — древнему рынку прувинехских специй, который, как шутили обитатели Червя, был едва ли не старше древнего Шира. Кругом виднелось множество жавшихся друг к другу солдатских палаток, образовывавших широко раскинувшиеся военные лагеря, достаточно обширные, чтобы можно было ясно видеть все ярусы Каритусаля. Там — над сложенными из белого мрамора поместьями и благоуханными садами Уединенности, буйством оттенков лилового, черного и золотого сверкали в свете закатного солнца знаменитые мозаики Палапаррайса: воздвигнутого самим Саротессером величественного дворца, который его развращенные потомки оскверняли своим дыханием вот уже четыреста лет.

Он взглянул на свой боевой пояс и заметил, что послание королевы Сумилоам все еще болтается там — ее благоволение, начертанное на белой ленте, какие женщины из айнонской кастовой знати повязывают обычно у своего левого бедра, когда хотят передать сообщение мужьям или любовникам. Он взял в руки эту вещицу — ту, что требовал у него первый колдун, Нагамезер — и осознал вдруг, что до сих пор не имеет ни малейшего понятия о том, что там написано.

Сторожащим Врата Лазутчиков сообщено о тебе.

Явись же, Герой!

Не все еще завоевано.

Он ухмыльнулся, задаваясь вопросом — интересно, королева действительно трепетала, как лань, когда писала все это… или она просто считает себя сильно умной?

Шинутра ошибался. Каритусаль был известен множеством вещей помимо Шранчьих Ям и Багряных Шпилей, возможно, вещей менее впечатляющих, но более распространенных. Болезни. Специи. Женщины. Косметика. Рабы. Наркотики. Все вместе они гораздо больше подходили для того, чтобы поведать кому-либо о древней столице Айнона. Она, как, пожалуй, ни один другой город на свете, заслужила множество прозвищ: Болящий Город, Город Мух, Шлюха Нираниса. В Трех Морях не было порта, куда кораблю из Каритусаля разрешили бы зайти без тщательного досмотра.

Эрьелк давно осознал, что смерть Ститти не столько сокрушила его, сколько лишила ориентиров в жизни. Те же самые бесцельные, напоенные кровью скитания, что привели его к визжащим в Ямах толпам, ранее затащили его на «Момасову Бурю», какое-то время известную как ужас купцов Трех морей. Корабль достался ему так же, как он впоследствии его и потерял — по броску игральных костей, ведь морские разбойники, отвергая весь мир, любят и почитают при этом азартные игры. Вот так он однажды и обнаружил себя сраным капитаном сраного корыта, набитого убийцами, ворами и насильниками. И тем же путем он узнал, что столица Айнона Каритусаль был центром целого мира, жившего за счет разграбленных кораблей, которые стремились прильнуть к его древнему берегу или, напротив, оставить его. Пираты Церн Ауглай славились невероятной жестокостью. Некоторые торговцы предпочитали предать огню и свои корабли, и самих себя, лишь бы не испытывать судьбу, вверяя свои жизни их ненасытной злобе. Ходившие на «Момасовой Буре» не сомневались, что их души с нетерпением ждет преисподняя, и посему каждый из них пытался высосать все, что мог, из грудей своей краткой жизни. Они были рвачами в самой сути своей, и горе тем несчастным, кого им доведется рвать.

Небеса приговорили их, и они были просто кучкой проклятых душ, любивших порассуждать о чужом проклятии. Каритусаль же для них оставался тем, в чем они нуждались, чтобы умерить муку, терзавшую их сердца, или сшить расползавшиеся трещины, то и дело возникавшие между ними. Для них столица Айнона была местом, способным, подобно умелому язычку опытной шлюхи, слизнуть на время огни их проклятия. Сверкающей диковинкой, как и описывал ее Ститти. «Каритусаль, — любил повторять он, — это лишь то, что случается, когда люди изживают свои древние законы и обычаи. В этом городе души рождаются уже дряхлыми, парень. Для них нет ничего важнее борьбы с собственной скукой. Они вечно всей гурьбой плетутся за модой, что всякий раз уже мертва или умирает…»

Каритусаль — просто то, что происходит с цивилизацией, когда она до конца исписала чернилами свиток, и теперь, раз за разом, соскребает и переписывает то, что уже было написано ранее. Это место, где разрешено все, что не мешает делам и торговле, где бессмысленное и бесцельное существование не осуждается…

Где святостью объявляется потворствование, а не умеренность.

Город нечестивцев-рвачей.

В котором непорочная королева может открыто хвастаться беспорядочными интрижками с белокожими фаворитами.

Врата Лазутчиков оказались калиткой, спрятанной в поросшей лесом расщелине у подножья Ассартинского холма. Охрана, слонявшаяся у входа, действительно была предупреждена и, демонстрируя неожиданную выправку и дисциплину, немедленно сопроводила Эрьелка на территорию дворца. Влажный полумрак царил под вековыми кипарисами. На протяжении всего пути гвардейцы лишь пару раз позволили себе взглянуть в его сторону — вероятно, именно такое указание было дано им по поводу посетителей, чтобы ухажеры их королевы-шлюшки могли надеяться сохранить свое инкогнито, понял варвар. Ни один охранник даже не удосужился проверить ленту с благоволением, что он сжимал в правой руке. Даже его оружие не вызвало озабоченности или беспокойства. Его привели к небольшому флигелю, построенному из кирпичей времен ширадской империи: многие из них выгорели на солнце, а на некоторых виднелась загадочная клинопись, причем, насколько он заметил, кирпичи зачастую были поставлены в кладку вверх ногами, боком или вообще вертикально.