Тьма надвигается - [9]

— Я стоял на этом самом месте, милая моя, — говорил оказавшийся рядом мужчина, чьи усы из медно-рыжих стали почти серебряными, своей юной спутнице — может, дочери, а может, любовнице или молодой жене, — на этом самом месте, когда король Дюдоне объявлял войну Ункерланту.

— Я тоже, — заметил Сабрино. Он тогда был молод — слишком молод, чтобы уйти на фронт прежде, чем Шестилетняя война подошла к концу. — Тогда люди были напуганы. А сейчас! — Типично альгарвейским цветистым жестом он обвел площадь. — Словно на праздник пришли!

— В этот раз мы будем сражаться, чтобы вернуть свое, и все это знают, — отозвался старик, и его спутница решительно закивала. — А вам, сударь, — добавил он, заметив свернувшегося на груди Сабрино серебряного дракона, — наилучшей удачи в небе. Да сохранят вас силы горние!

— И вам премного благодарен в меру своих скромных сил. — Невзирая на толчею, Сабрино поклонился и старику, и девушке и двинулся дальше.

По пути он успел купить у шустрого разносчика ломтик дыни, завернутый в пергаментно-тонкий листок ветчины, и, покуда жевал, мог работать только одним локтем, из-за чего и не успел протолкаться поближе к балкону, прежде чем к толпе вышел сам король Мезенцио, рослый и стройный. Золотая корона сверкала на полуденом солнце ярче царской лысины.

— Друзья мои, соотечественники, мы стали жертвою вторжения! — вскричал монарх, и Сабрино к облегчению своему обнаружил, что слышит его превосходно. — Каунианские державы мечтают обглодать наши кости. Елгаванцы наступают в горах, валмиерцы рвутся через границы маркизата по нашу сторону Соретто, который отняли у нас по Тортусскому договору, бешеные фортвежские уланы уже скачут по степям северо-запада. Даже сибиане, наши сородичи, вонзили нож в нашу спину — они берут на абордаж наши корабли, жгут наши гавани! Они — все они! — думают, что мы, как скотина, безропотно пойдем на бойню. Друзья мои, соотечественники, что мы ответим на это?!

— НЕТ! — взревел Сабрино во весь голос.

Крик толпы был ужасен, сокрушителен.

— Нет, — промолвил Мезенцио. — Мы лишь вернули то, что принадлежит нам по праву. И даже в этом мы проявили умеренность, проявили рассудительность. Разве воевали мы с изменившим нам герцогом Бари — Алардо-лизоблюдом? У нас были на это все причины, но мы позволили ему прожить отмеренные неразумной судьбой дни. Лишь когда погребальный костер пожрал его тело, предъявили мы свои права на герцогство — и народ Бари приветствовал наших солдат цветами, поцелуями и радостными гимнами. И за эти радостные песни оказались мы вовлечены в войну, которой не желали.

Друзья мои, соотечественники, разве предъявили мы права на маркизат Ривароли, который Валмиера отсекла от живой плоти нашего королевства после Шестилетней войны, чтобы заполучить плацдарм по это сторону Соретто? Нет и нет! Мы не сделали этого, невзирая на все унижения, которым подвергают добрых альгарвейцев чиновники короля Ганибу! Я полагал, что никто не усомнится в нашем праве вернуть короне герцогство Бари. Кажется, я ошибался… Кажется, я ошибался, — повторил Мезенцио, ударив кулаком по мраморной балюстраде. — Кауниане и их шакалы искали предлога к войне, и теперь им мнится, что они заполучили его. Соотечественники, друзья, помяните мое слово: если мы проиграем этот бой, погибель настигнет нас. На севере Елгава и Фортвег пожмут руки над трупом нашего королевства, навеки отрезав нас от Гареляйского океана. На юге… позорный договор в Тортуссо — лишь предвестник тех унижений, которым подвергнут нас Валмиера и Сибиу — о да, и Лагоаш также! — если только сумеют.

Сабрино слегка нахмурился. Поскольку лагоанцы не стали пока объявлять войну своим дерлавайским родичам, он не стал бы их сейчас упоминать. Не то чтобы полковник усомнился в словах своего монарха, но посчитал их несколько невежливыми.

— В то время, как я стою здесь, — продолжал Мезенцио, — враг жжет наши поля, наши дома и деревни. Драконы сеют над нашими городами и селами ядра, несущие разорение, разрушение, погибель. Друзья мои, соотечественники, сделаем ли мы все, что в наших слабых силах, чтобы отразить их натиск?

— Да! — снова вскричал изо всех сил Сабрино, и снова едва услышал свой голос в реве толпы.

— Валмиера объявила нам войну. Елгава последовала за ней, словно цепной пес. Фортвег вступил в войну. Сибиу — также. — Мезенцио воздел к небу сжатый кулак. — Они стремятся подрезать нам жилы. Друзья мои, соотечественники, народ Альгарве, я клянусь вам: этого не будет!

Сабрино заорал снова и тоже вскинул кулак над головой. Соседка пристала на цыпочки, чтобы чмокнуть летчика в щеку. Полковник сгреб ее в охапку и показал, как полагается целоваться.

Король поднял обе руки, обратив ладони к толпе.

— Мы защитим Альгарве, — с непоколебимой уверенностью бросил он в наступившую тишину.

— Аль-гар-ве! Аль-гар-ве! Аль-гар-ве!

Клич эхом разносился над площадью по всему Трапани и, надеялся Сабрино, по всему королевству. Мезенцио чопорно поклонился от пояса, принимая восторг подданных от имени всего королевства, и, взмахнув на прощание рукой, ушел с балкона. Острый взор Сабрино уловил, как один из министров приблизился к королю, чтобы пожать тому запястье и поздравить.