Тьма, — и больше ничего - [22]

— Хэнк.

— Хэнк. Иди спать. Я тебя люблю.

Он улыбнулся:

— Я знаю, но не очень-то этого заслуживаю. — И он, волоча ноги, вышел из гостиной, прежде чем я смог ответить.

А теперь — на боковую, как говорил мистер Пипс.[10] Мы спали, пока совы охотились, а Арлетт сидела в чернейшей черноте с челюстью, свернутой набок ударом копыта. На следующее утро взошло солнце, вновь выдался хороший для кукурузы день, и мы занимались обычными делами. Когда я вернулся домой, потный и уставший, на крыльце стоял глиняный горшок с крышкой, в котором я обнаружил тушеные овощи с мясом. Из-под горшка выглядывала записка. Я прочитал:

Уилф! Мы очень сожалеем о случившемся и окажем всемерную помощь. Харлан говорит, в этом году ты можешь не платить за жатку. Пожалуйста, если получишь весточку от своей жены, дай нам знать.

С любовью, Салли Коттери.

P.S. Если Генри придет повидаться с Шен, я пришлю с ним черничный пирог.

Улыбаясь, я сунул записку в нагрудный карман комбинезона. Наша жизнь без Арлетт началась.

Если Бог награждает нас за добрые дела, — Ветхий Завет на это намекает, а пуритане в этом абсолютно уверены, — тогда, возможно, сатана награждает за дурные. Я не могу этого утверждать, но ответственно заявляю: то лето выдалось хорошим. Кукурузе хватало и тепла, и солнца, а дожди в достаточной степени поливали наш огород. Иной раз после обеда гремел гром и сверкали молнии, но обошлось без жутких, ломающих кукурузу ветров, которых так боятся фермеры Среднего Запада. Харлан Коттери приехал на своей жатке «харрис джайант», и она ни разу не сломалась. Я тревожился, что «Фаррингтон компани» будет вставлять мне палки в колеса, но обошлось. Я без проблем получил ссуду в банке и расплатился уже в октябре, поскольку в тот год цена на кукурузу взлетела до небес, тогда как железная дорога снизила цену за перевозки до минимума. Если вы изучали историю, то знаете, что эти две цены, за продукцию и за перевозку, к двадцать третьему году поменялись местами и с тех пор пребывают в таком состоянии. Для фермеров Среднего Запада Великая депрессия началась следующим летом — крахом Чикагской сельскохозяйственной биржи. Но лето 1922 года выдалось идеальным, о таком фермер может только мечтать. Омрачил его лишь инцидент с еще одной нашей коровой-богиней, и я скоро расскажу вам об этом.

Мистер Лестер приезжал еще дважды. Пытался давить на нас, но давить ему было нечем, и он это знал, потому что в тот июль выглядел как побитая собака. Я могу представить, как жали на него боссы из «Фаррингтон компани», вот он и старался вовсю. В первый раз задавал массу вопросов, это даже не вопросы были, а намеки. Не думаю ли я, что с моей женой произошел несчастный случай? Нет ли у меня таких мыслей, раз уж она не связалась со мной, не связалась с ним, чтобы обратить в доллары свои сто акров, и не вернулась на ферму, поджав, как говорится, хвост? Не думаю ли я, что она стала жертвой какого-то насильника, который ее подвозил? Такое случается, правда? Время от времени? И разумеется, подобный вариант очень меня устроил бы, разве нет?

Когда Лестер появился второй раз, на его лице читалось отчаяние, и он выпалил сразу: не произошел ли с моей женой несчастный случай прямо здесь, на ферме? Именно поэтому ее нигде не нашли, ни живой, ни мертвой…

— Мистер Лестер, если вы спрашиваете, убил ли я свою жену, ответ — нет.

— Да, конечно, а как еще вы можете ответить на этот вопрос?

— Это был ваш последний вопрос, сэр. Идите к своему грузовику, уезжайте и больше сюда не возвращайтесь. Если вернетесь, я вас отлуплю рукояткой топора.

— И сядете в тюрьму за нападение и нанесение побоев. — В тот день он нацепил целлулоидный воротничок, который съехал набок. Наверное, стоило пожалеть мистера Лестера, когда он стоял передо мной с кривым воротничком, врезающимся в мягкую плоть под подбородком, с полосками, оставленными на его покрытом пылью, пухлом лице с капельками пота, с дрожащими губами и выпученными глазами.

— Как бы не так. Я вас предупредил: держитесь подальше от моей собственности. И я собираюсь отправить письмо вашей компании с таким же предупреждением и с уведомлением о вручении. Если появитесь здесь снова, это будет нарушением закона, и я вас изобью. Считайте, что вы предупреждены, сэр.

Ларс Олсен, который вновь привез Лестера на своем грузовике «Красная крошка», сложил ладони лодочкой и приставил к ушам, чтобы лучше слышать.

Подойдя к бездверной кабине со стороны пассажирского сиденья, Лестер повернулся ко мне и вытянул руку с указующим перстом, словно адвокат в зале суда, желающий произвести впечатление на присяжных.

— Я думаю, вы ее убили! Рано или поздно тайное станет явным!

Генри, или Хэнк — теперь он предпочитал это имя, — вышел из амбара. Он закидывал сено на сеновал, поэтому держал в руках вилы наперевес, совсем как винтовку.

— По-моему, вам лучше убраться отсюда до того, как вам пустят кровь. — Добрый и застенчивый мальчик, каким я знал Генри до лета 1922 года, никогда бы такого не сказал, а Хэнк сказал, и Лестер понял, что это не пустые слова. Он залез в кабину. Поскольку дверцу захлопнуть не мог, ограничился тем, что сложил руки на груди.