Тьма египетская - [171]

   — Какая повесть?

   — «Обречённый царевич».

На губах Апопа появилась задумчивая улыбка.

   — «Обречённый царевич». Я неплохо помню эту весёленькую историю. Её герою, юному сыну фараона, было напророчено, что он примет смерть от змеи, крокодила или собаки. Понятно, почему Мериптах так занят ею. Он сравнивает себя с героем. И его можно понять. И змея, и крокодил в его жизни уже были.

Апоп подошёл вплотную к занавеси и, постояв в непонятном оцепенении некоторое время, тихо прошептал:

   — «Обречённый царевич».

   — Я не сплю, — сказал хрипловатым утренним голосом Мериптах.

Сановные слуги, не получая даже бесшумного приказа, не сговариваясь, одновременно исчезли в дверных проёмах.

Отдёрнув занавесь так, что она едва не задела ноздрей Апопа, Мериптах появился в зале. В одном коротком красном набедреннике и с припухшими веками. Прошёл мимо замершего правителя до центра зала. Повернулся там, согнув тонкие руки в локтях.

   — Давно хотел спросить, почему тут так пусто? Во всех царских покоях.

   — Мог бы и сам догадаться. Я даже не успею приказать, и сюда уже наволокут любые статуи и картины со всего света, стены облепят золотом, а пол застелют, если пожелать, даже чистым железом. Крылатые ашшурские быки, вавилонские поджарые львы и хаттушашские жирные львы, грифоны, бородатые цари, барельефы и деревянные статуи, картины на досках и папирусе, тиснёная кожа, чеканка, горный хрусталь, расписная керамика, лупоглазые соколы, бараны, павианы, олени, крокодилы, гуси и боги, боги, боги. Представляешь, какой это будет кошмар! Когда обладаешь всем, не нужно ничего. Я же не царёк наирийский какой-нибудь. Аварис, как портовый склад, куда свезены все ценности мира и навалены грудами и горами у дверей дворца. Сила города в том, что лучшее в нём место — это. Здесь можно спокойно подумать, ничто не отвлекает.

Мериптах кивнул:

   — И тихо.

Апоп усмехнулся:

   — Напоминаешь мне о вчерашнем?

Вчера, как, впрочем, и всю прошлую неделю, после окончания знакомства с художественными мастерскими, царь с Мериптахом пропадали среди флейтистов и арфистов. Целые музыкальные дворцы-казармы были устроены в бесконечных столичных садах. Если предыдущее царствование Хиана можно было назвать живописным, то нынешнее вернее было бы назвать распевающим.

Не только мастера струн и труб из всех известных мест мира были по их ли воле или против неё доставлены сюда, но и те, чьё умение обычно не очень и ценилось. Барабанщики из южных дикарских лесов, трещоточники, умельцы извлекать звуки из медных блинов и длинных сушёных тыкв, и висячих палок. Звукоподражатели и чревовещатели, и певцы горловые и носовые, храмовые и овцовые певцы-пастухи. Дни напролёт Мериптах был окружён нытьём струн и голосов, громом барабановых шкур, необыкновенным нёбным чмоканьем. Пояснения Апопа по этой части остались для Мериптаха ещё менее понятными, чем те, что он рассыпал в пыльных каменотёсных мастерских.

Монументы и стелы, даже иноземные, даже восхваляющие победы враждебных его родине царей, были понятнее и роднее рыданий и вопияний косматой островной старухи, на наречии хищных птиц призывающей кары и громы на головы никому не известных нечестивцев. Музыка его дома была именно музыкой дома, она мостилась в углу на пиру, подмурлыкивая разговору попивающих господ, она сопровождала храмовую процессию, окружая её тело звуковым оперением, монотонно подталкивала под колено марширующего солдата, но никогда не порывалась править полноправно умом всего народа и никогда не стремилась встать в центр большого события. Но, оказывается, имелись где-то целые племена, музыкой буквально обуянные. С большим удивлением смотрел Мериптах, с какой жадностью Апоп наблюдает за животной тряской полусотни опившихся дурным пивом негров, увешанных погремушками из огромных сушёных стручков репового дерева, с высушенными мочевыми пузырями бегемота, набитыми мелкими камешками в руках. Потом он долго, многословно объяснял мальчику, в чём красота этого звериного действа. Мог он часами слушать и слепого певца, излагающего длинную историю какого-то неведомого путешественника. Судя по пояснениям, которые Апоп давал по ходу рассказа, история была увлекательная, уж во всяком случае, она заняла мальчика более, чем придурковатое дрыганье негров, которое он мог наблюдать на улицах родного Мемфиса в любой из праздников, когда полагалось пить хмельное. Для этого совсем не обязательно было тащиться в столицу столиц по водным и пыльным путям.

Но справедливость требует сказать, что царь отдавал должное и строгому храмовому пению. Несколько отобранных хоров, облачённых в жреческие одежды той земли, откуда родом был напев, по очереди громоздили перед мысленным взором замершего правителя звуковые зиккураты и колоннады. Одни были усладительны для слуха, другие царапали слух и томили сердце.

   — Сегодня от мира музыки мы перейдём в мир мудрости.

Мир мудрости представлял собою ухоженный, обильно политый сад с круглыми, квадратными и треугольными бассейнами, с большими каменными блинами на земле, где выдолблены борозды и причудливые знаки. Новейшие карты неба с начертанными созвездиями, пояснил Апоп. Наклонно возносились над ближайшими пальмами длинные, узкие трубы, керамические или просто обмазанные глиной, направленные в разные стороны света под разными углами. Рядом с устройствами громоздились ступенчатые кирпичные лестницы. На одной, на самом верху, возился седой человек в линялой синей рубахе, с двумя непонятными, растопыренными инструментами в руках. Он не обратил внимания на появившихся внизу людей.