Тьма былого - [2]

Все равно я на ночь запер дверь мансарды, чего прежде не делал никогда. А в сон мой то и дело врывались самые разные ползучие твари, всегда неожиданно и абсолютно бесшумно, возникая из ниоткуда и в никуда возвращаясь.

Утром я проснулся весь издерганный и, выглянув в окно, снова увидел черную стену на фоне солнечных стволов сосен. Я отчего-то долго стоял у окна, глядя как постепенно светлеет бурый кирпич, и черный монолит стены медленно распадается на светлую цементную прослойку и темные провалы трещин. Семен позвал меня завтракать, занятый созерцанием, я едва услышал его. И неохотно поковырял половину глазуньи — мыслями я был все там же, у окна, разглядывая метаморфозы стены. А потом с моего языка сорвались довольно неожиданные слова:

— Я хочу сегодня сходить к этой стене.

Семен прервал трапезу. Некоторое время он молча смотрел на меня. А затем неожиданно расхохотался.

— Решил изжить комплексы? Ладно, ценю твой героизм.

— Да нет, я…

— Понял, понял, молчу. Я тебе меры предосторожности на всякий пожарный обеспечу. Возьмешь сапоги и штормовку. Зубы у гадюк слабые, если уж какая на тебя в атаку пойдет, то резину она не прокусит. Да и не встретишь их сейчас, холодновато, к тому же дождь, наверное, к вечеру пойдет.

Возражения, мол, дело совсем не в гадючьей стае, поджидающей меня у стены в бурьяне, а в самой стене, заинтриговавшей меня с первого дня приезда, с того момента, как я впервые увидел ее — старое, ветхое сооружение посреди янтарного бора, — Семен не слушал. Или не хотел, увлеченно занятый сборами в дорогу.

— Что ж, я согласен, к сорока годам каждый мужчина должен проверить себя на прочность. Особенно холостой и одинокий, как ты, к тому же ведущий чисто городской образ жизни: работа — дом — работа. Преодолеть и бурьян и гадючьи патрули, шныряющие то там то сям под ногами. И выйти, наконец, к искомой цели, так манящей всякого путешественника — к полуразрушенной стене.

Неожиданно он замолчал на полуслове, а потом, враз изменившимся голосом спросил:

— Слушай, так ты хочешь попасть за стену?

— Да, разумеется, об этом я тебе с самого начала и говорил. А ты со своими гадюками.

— Гадюки не мои, они природное явление, — он был все так же необычно серьезен. — Слушай, дружище, скажи откровенно, зачем тебе это надо?

Я пожал плечами, удивленный столь резкой сменой тона и странной серьезностью, непривычной для обыкновенно балагурящего Семена. И ответил вопросом на вопрос:

— А что, ты сам там ни разу не был?

— Скажи на милость, что мне потребовалось там изучать? На что смотреть? На заросшее пепелище?

— Почему ты так решил?

— Почему…. А что еще может быть за забором, сам посуди? Дома с мансарды ты не видел, ведь так? Уж наверняка за такой мощной оградой должен скрываться замок этажа эдак в три. Раз ты его не приметил, сколько не всматривался, — знаешь, я не раз наблюдал, как ты смотришь на стену, — раз не увидел за ней ничего, значит, там лишь пепелище да развалины. Вот это простое логическое построение и не делает мое желание попасть за стену большим, чем есть оно у меня сейчас.

— Деревянный дом за каменным забором, так у тебя логически выходит?

Семен не смутился. Его решимость убедить меня в своей правоте невозможно было преодолеть.

— Не дом — хоромы, я же сказал.

— Но деревянные?

— А почему нет? Если на то пошло, деревянный дом куда лучше кирпичного, тем более, каменного — в нем и дышится легче, и сама атмосфера полезней. А дом, что дом — его и облицевать можно чем угодно, хоть кирпичом, хоть камнем. Эта облицовка, если она и была, сейчас там грудой и лежит.

После этих слов повисла пауза. Семен пытливо разглядывал меня, ожидая новых возражений с явным нетерпением.

— Не очень ты меня убедил, — медленно произнес я.

Семен, будто ожидавший этих слов, нарочито пожал плечами.

— Как знаешь. Мне там делать нечего. Хотя, нет, будь я серпентологом….

Я пропустил его шпильку мимо ушей. Остаток завтрака прошел в молчании. Каждый делал вид, что занят своей тарелкой.

Едва закончилось мытье посуды — это в отличие от готовки, было моей привилегией — как я снова напомнил Семену о желании сходить сегодня же к стене. Тот недовольно хмыкнул.

— Не угомонился. Приспичило так приспичило, — и уже мягче добавил: — Не задерживайся, кажется, гроза уже на подходе.

— Значит, гадюк точно не будет.

— Не будет, — хмыкнул он. — Дались они тебе. Так, пошли на веранду. Вот тебе мои шлындалы, вот штормовка, немного великовата, ну и ладно, зато не обожжешься. Одень капюшон и не лезь к борщевикам. Обстрекают так, что никакой гадюке не снилось. Неделю супрастин пить будешь.

— Знаю, жизнью научен.

— Возьми косу от врагов отмахиваться. Не подставляй голову под кирпич, дай ему упасть спокойно, — и уже серьезно. — И все-таки постарайся сильно не задерживаться.

Отправляясь к стене, я чувствовал себя сродни человеку, высадившемуся на неизведанной планете, полной множества подстерегающих пионера опасностей, планете, чей коварный нрав был слишком хорошо известен любителям приключений и заставлял обходить ее десятой дорогой.

Сапоги Семена были мне чуть велики, к тому же сильно разношены, я действительно шлындал в них весь путь к стене, боясь ненароком выскочить и спотыкаясь на каждой кочке. Впрочем, едва подойдя к бурьяну, я немедленно забыл о них.