Титан - [5]

Кондиви.

Он приказал дать ему хорошую комнату, предоставив ему все удобства, которых он хотел, и во всем, и в частности за столом, обращался с ним, как с сыном. К столу Лоренцо, как и подобало у такого человека, ежедневно приглашались люди наиболее знатные' и высокого положения. И обычай был таков, что те, которые оказывались там при начале трапезы, усаживались около Лоренцо сообразно своему рангу и уже не уступали своего места, кто бы ни пришел потом. Поэтому неоднократно случалось, что Микеланджело сидел выше сыновей Лоренцо и других почетных особ… которые украшали стол своим присутствием. Все они ласкали Микеланджело и поощряли его в благородных занятиях.

Медичи часто приглашал к себе юного скульптора, чтобы порадоваться, глядя на его восторг, и показывал ему геммы, медали и всякого рода древности, которые он собирал.

Со своей стороны, Микеланджело каждый день преподносил ему какое-нибудь новое свое произведение. Полициано… был также в числе гостей Лоренцо. Он любил смелый гений Микеланджело, непрестанно понуждал его к работе и всегда умел подсказать ему какой-нибудь новый замысел.

Стендаль

Здесь, в самом сердце итальянского Возрождения, мальчика окружают коллекции антиков, он слушает поэтические произведения, присутствует при философских диспутах великих платоников — Марси-лио Фичино, Бенивьеви, Анджело Полициано. Они увлекли его.

Р. Роллан

Что же она представляла собой — эта платоновская академия на берегах Арно? Не школу, не научное учреждение, связанное уставом и определенными функциями, а свободное общение друзей, что интересовались платоновской философией и собирались вокруг Марсилио Фичино — центра всего движения.

Здесь мы находим лиц самых различных общественных состояний, возрастов и занятий… Лоренцо был одним из самых горячих участников этих дружеских бесед, таким же был и ученый архитектор Леон Батиста Альберти, и поэт-платоник Бенивьеви, и поэт (вовсе не платоник!) — Полициано, наряду с поэтами, риторами, с гуманистами — политические деятели, юрисконсульты, священники и монахи, купцы и врачи… Но среди всех явно вырисовывается характерная и благородная фигура графа Пико делла Мирандола.

Н. Арсеньев

Его жизнь (Пико делла Мирандола. — Г. К.), описанная племянником Франческо, благодаря его своеобразному очарованию показалась достойной перевода с латыни ни более ни менее как сэру Томасу Мору.

У. Патер

…Самое ценное, что было во флорентийском интеллектуализме, — его высокая напряженность, которая никогда больше уже не повторялась.

Флорентийская мысль рождалась в художественной оболочке, и к познанию мира она знала только один путь — через искусство.

П. Муратов

Пико делла Мирандола.

В душу вторгается святое стремление, чтобы мы, не довольствуясь заурядным, страстно желали высшего и по возможности добивались… того, что положено всем людям.

И если ты видишь философа, все распознающего правильным разумом, то уважай его, ибо небесное он существо, не земное.

Если же видишь чистого созерцателя, не ведающего плоти и погруженного в недра ума, то это не земное и не небесное существо. Это самое возвышенное божество, облаченное в человеческую плоть.

И кто не стал бы добиваться посвящения в эти таинства? Кто не захотел бы так быть завороженным платоновским «Федром» и так воодушевиться экстазом Сократа?..

Платон. «Апология Сократа».

Сократ.

…Впрочем, афиняне, что я не виновен в том, в чем меня обвиняет Мелет, это, пожалуй, не требует дальнейших доказательств — довольно будет сказанного. А что у многих возникло против меня сильное ожесточение, о чем я и говорил вначале, это, будьте уверены, истинная правда. И если что погубит меня, так именно это: не Мелет и не Анит, а клевета и недоброжелательство многих — то, что погубило уже немало честных людей и, думаю, еще погубит. Рассчитывать, что дело на мне остановится, нет никаких оснований…

…Даже если бы вы меня теперь отпустили, не послушав Анита, который говорил, что мне с самого начала не следовало приходить сюда, а уж раз я пришел, то нельзя не казнить меня… даже если бы вы сказали мне: «На этот раз, Сократ, мы не послушаемся Анита и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше уже не занимался этими исследованиями и оставил философию, а если еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть», — так вот, повторяю, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал:

«Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но… пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: «Ты, лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?» И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать и, если мне покажется, что в нем нет добродетели, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами — с вами особенно, жители Афин, потому что вы мне ближе по крови.