Тишина всегда настораживает - [36]

* * *

— Я не видел листовок, — сказал Бартельс. — Где они валяются, в уборной? Что там написано? Должно быть, что-нибудь чудовищно подстрекающее.

— Чистая ерунда, — заметил Хайман. — Опять эти детские сказки о том, что русские никогда не начнут войны.

— Почему ты смотришь на меня? — спросил Шпербер.

— Затем они утверждают, что бундесвер существует, чтобы обеспечить возможность боссам набивать свои карманы. — Хайман постучал пальцами по виску.

— Когда я слышу эти лозунги, у меня начинается расстройство желудка, — сказал Беднарц и отвернулся.

— Ты знаешь, — проговорил Хайман, обращаясь к Беднарцу, который рылся в своей тумбочке, — что они еще пишут? Бундесвер — это, мол, место дрессировки безвольного пушечного мяса! Примитивнее не придумаешь! — Хайман захохотал. — Я нахожу совершенно справедливым, что за распространение подобной чепухи наказывают.

— Ты что же, выдашь меня, если я кому-либо передам такую листовку?! — воскликнул Шпербер. Он охотно дал бы этому куску дерьма по физиономии. Внутренне он чувствовал себя в состоянии сделать это.

— Стоит ли об этом говорить? — примиряюще заметил Бартельс.

— Придирка, чистейшая придирка, — повторил Шпербер.

— Это психологическая война, совершенно очевидно, — сказал Беднарц. — Смотрите: разрушаются основы военной морали. Мы часто сами себя бьем.

— Ну ладно, не пугайся, — заметил Бартельс. — Я не делаю политических выводов в связи с этой листовкой. Нечего сваливать это на агентов. Эти демократические солдаты часто совершенно открыто стоят у стены вокруг нашего городка. Запретный плод сладок, а листовками интересуются потому, что их запрещают. Поэтому акции этих ребят сразу вызывают симпатии.

— Все это дело рук коммунистов, — сказал Эдди, — и никого другого.

— Они что, тебе нравятся, балбес?! — закричал Хайман и поднялся. Эдди тоже вскочил и вытянул вперед руки в стойке каратэ.

— Ну-ну, потише, — пробормотал Хайман дрогнувшим голосом.

— Это дело рук коммунистов, — еще раз повторил Эдди в насмешливо посмотрел на Хаймана, у которого по шее пошли красные пятна.

— Ну ладно, — Хайман сел. Эдди продолжал стоять.

— Я не думаю, чтобы здесь был кто-то, кто сочувствует Востоку, — сказал Шпербер. — Но если мы сами не разберемся во всех мнениях, если мы будем давить друг на друга, принуждать, нас раздавят.

— Ясно! — Теперь сел и Эдди.

— Во всяком случае, твои взгляды свидетельствуют о том, что ты им симпатизируешь, — сказал Хайман Шперберу, — и это наводит на некоторые размышления.

Эдди вновь вскочил:

— Так точно, господин шериф!

— Не кривляйся как петрушка! — крикнул Хайман и поднялся. В тот же момент худощавый Эдди влепил ему оплеуху левой рукой. Хайман схватился за подбородок. Эдди тем временем закатил ему пощечину правой.

Бартельс и Беднарц крепко схватили Эдди за руки. Кто-то успокаивал Хаймана. Оправившись от шока, тот провозгласил пророчески:

— Это у нас постепенно перерастет в классовую борьбу.

— Мне тоже так кажется. В нашей спальне уже есть шпионы, — ответил Шпербер.

10

Петь и маршировать. Место действия: учебный барак и плац для строевой подготовки. Строфы были написаны на доске. Вошер, самый маленький, если не самый юный, унтер-офицер батареи, был инструктором. Каждую неделю — новая песня. Но кандидатов для обучения пению отобрать было нелегко. Никто не испытывал желания выступать соло перед батареей новобранцев, любителей поговорить и посмеяться. Поэтому запевал обычно сам Вошер. Он начинал грудным раскатистым голосом. Первые звуки лились свободно. Певец стоял, подняв голову, закинув одну руку за спину, а другую заложив за борт тужурки. Начинал с первого звука: а-а-а-а… Засмеявшегося в качестве наказания, вызывали вперед, и он должен был сам петь соло. Такое же наказание ожидало любого другого, кто осмеливался слишком веселиться на занятиях. Таким образом обеспечивалась индивидуальная подготовка участников и облегчалась задача Вошера как запевалы.

Хайман тоже смеялся и должен был запевать. Он, заядлый курильщик, хрипел и кашлял, и Вошер после первых же тактов отправлял его назад. Шек, чтобы развлечься, особенно громко засмеялся и был вынужден выйти вперед и петь соло. Петь он умел и заслужил похвалу. Его называли соловьем и Карузо, а он только краснел от смущения. После индивидуальных выступлений пели всей батареей.

Вошеру казалось, что песни звучат тихо, без выражения. Он кричал:

— Громче! — и показывал указкой на доске слова, которые нужно было петь. — Все сразу! — кричал он иногда. — Отбивайте такт песий ногой! Прекратить! Свинство! Построиться в шеренгу перед зданием. Сейчас мы споем на улице, и вы услышите, что получается из вашего визга. Стадо баранов! Держать ногу, тверже шаг! Песню!

— «Девушка»! «Девушка»! «Девушка»! — Название песни передается от головы в хвост колонны. Теперь нужно задать высоту тона шеренгам от первой до последней. Каждая из них пробует: мэ-э-э-э…

— Отставить! Левой, два, три, четыре!

«Девушка, как хорошо на улице. Ярко светит солнце. Пойдем погуляем? Девушка, не говори «нет»! Радостно веет ветерок, играя твоими локонами…»

— Отставить! Чудовищно! Все сначала! Это же не песня, а стон сифилитиков! Стадо быков!