Тишина всегда настораживает - [23]

Почтовое отделение находилось рядом с киркой. Там в два ряда выстроились кабинки, в каждом по три. И все заняты.

Чем дольше Шпербер ждал, тем меньше знал, о чем же нужно говорить. Но вот минут через двадцать место освободилось. Он быстро набрал номер, но тут же повесил трубку обратно. Кто-то постучал в стеклянную дверь. Нет, подумай прежде, о чем ты будешь вести речь. Он снова снял трубку. Но теперь кто-то подошел к будке сбоку и стал смотреть на него через стекло. Шпербер вышел из будки.

— Проходи, — сказал он следующему.

— А ты становись взад, — предупредил Шпербера стоявший вторым. — Один человек — один разговор.

— Это ты поцелуй меня в зад, — ответил Шпербер, чем вызвал некоторое смятение в очереди. Ладно, девчонка подождет, успокоил он себя, хотя на душе у него скребли кошки, и спокойно занял место в хвосте.

Но вот снова его черед. Медленно набрал номер.

— Да-а?

— Сюзанна?

— Кто это? Йохен?

— Ты снова здесь, как я слышал…

— Ты получил мою открытку?

— Даже привет с ярмарки.

Молчание, от которого становилось тяжело на сердце. Перед будкой нетерпеливо переминались с ноги на ногу ожидающие,

— Смешно. Не правда ли? — Ее голос звучал хрипло. — А может быть, и не нужно.

— Ты зря так думаешь…

— Я вообще ничего не думаю, — прервал он.

— Ах вот оно что! Зачем же тогда начинать?

Снова пауза. И опять она:

— Я не люблю разговоры по телефону. Может быть, нам встретиться?

— И только?

— Боже мой, да я уже два года здесь, и почему бы мне не увидеть старого друга?

— Твой старый друг…

— У меня нет ни малейшего желания осложнять нашу встречу, честное слово, нет.

— Тогда о'кей. А когда?

— Слово за тобой. В данный момент я совершенно свободна.

— В «Якоре». Часов в восемь. Хорошо?

— Согласна и на «Якорь».

* * *

С тех пор он там не был ни разу. Но все осталось по-старому: воздух был пропитан запахом запеченных кальмаров, а стены обтянуты старой джутовой мешковиной, подобранной в порту. На столах горели свечи, воткнутые в горлышки пустых бутылок. Уголок, который они всегда занимали, казалось, совершенно не изменился. Сколько вечеров они здесь провели! Болтая любовную чепуху, лаская друг друга, мечтая…

Он забрался на высокий табурет перед стойкой.

И когда тяжелый зеленый занавес на двери распахнулся, он наверняка знал: это — она. Точно минута в минуту, как всегда. Так же точно, как и то, что он приходил раньше на пять минут.

Сначала она бросила взгляд в их уголок. Затем на стойку. Сощурила глаза. Вновь осмотрелась вокруг, потом взглянула на Шпербера. Тряхнув головой, подошла к нему

— Привет, Йохен!

Глаза ее внимательно смотрели на Шпербера.

— У тебя что-то случилось? Да? — Ее ясный, со знакомой хрипотцой голос. — Тебе плохо?

— Я не знаю, что со мной.

Он подвинул свободный табурет. Она стояла, не снимая куртки (ведь здесь же тепло, или это только ему казалось?), а ему так хотелось стянуть с нее эту широкую толстую куртку. Но она уже вскарабкалась на табурет, даже не освободившись от сумки, перекинутой через плечо, и сделала это, уже утвердившись на сиденье, Он попытался помочь ей, но опоздал.

— Спасибо, уже все в порядке.

Она заказала пиво.

Украдкой они рассматривали друг друга. Она казалась не такой гибкой, как раньше. Взгляд ее стал каким-то рассеянным, пожалуй, немного более доброжелательным. Но как раз именно это его почему-то успокоило: женщина, сидевшая сейчас рядом, не была той Сюзанной, которую он представлял себе в первые месяцы после ее отъезда. Хохотушка, у которой на все был скорый ответ, которой нравились неожиданные перемены, которая постоянно меняла тему разговоров и знакомства и которая вдруг начинала искать уединения, впадала в меланхолию и апатию…

— Ты выглядишь забавно с этим коротким ежиком на голове. — Когда Сюзанна смеялась, глаза ее становились как щелочки. — Это обязательно?

— Да, я получил приказ отправиться в парикмахерскую. С остатками разделается наш гарнизонный фигаро по указанию моего взводного.

— А не лучше ли тебе было уехать в Канаду?

— Приказ о призыве на военную службу я получил за полгода до экзаменов. А что служба? Я думал, пятнадцать месяцев быстро пролетят. Но сейчас все выглядит совсем иначе.

— Я очень рада увидеть тебя. Ведь в конце концов мы когда-то хорошо знали друг друга.

Это что-то новое. Нет, нет, нового не будет, фильм давно уже прокручен. И кусок ленты о них обоих — тоже. И это факт. Так и хочется сказать: исторический факт. А почему бы ему не сказать ей прямо и просто: «Я думаю, в этом что-то есть, наше прошлое не разбито вдребезги, в каждом из нас сохранилось какое-то чувство». Тогда она спросит: «Что ты этим хочешь сказать?» «Что я не хотел бы полностью выбросить тебя из головы, — ответит он, — что я не хочу ворошить старое, но мне это сделать никак нельзя после истории с Ульфом». — «Нельзя? А что же тебе можно?» — «Я всегда знаю лишь то, чего я не хочу или чего мне нельзя»,

Шпербер отвлекся от этого мысленного диалога. Хорошо, если бы он состоялся. Но Йохен предпочитал скрывать свои слова. Хотя такое поведение трудно согласовать с истинными чувствами. Нет, лучше об этом не говорить. Фразы, риторика — все это ни к чему. А если возникает прежнее чувство — игнорировать. Тогда оно исчезнет. Это должно быть сделано здесь, и именно сегодня или никогда.