Тирант Белый - [403]

Смешение обширной учености и грубой простонародности характеризует и трактат каталонца Франсеска Эщимёниса (Francesc Eiximenis) (1327—1409) «Христианин» («Lo Crestia»), задуманный как своего рода энциклопедия христианской жизни. Он предназначался, по словам автора, «людям простым, непосвященным и малообразованным»[822]. Здесь «низкий» стиль присутствует больше всего в части, где речь идет о смертных грехах: Эщименис слишком увлекается описанием современной каждодневной жизни, смакуя живописные и занимательные сценки, хотя при этом и критикует современную ему моду или нравы девиц без стыда и совести. Можно не сомневаться, что Мартурель хорошо знал о проповедях Феррера (хотя бы по рассказам тех, кто его сам слышал), равно как и был знаком с отдельными частями обширнейшего трактата Эщимениса.

В «Тиранте Белом» Мартурель впервые в рамках романа сочетает «высокий» и «низкий» стили как равнозначные для характеристики и создания образа героя и построения концепции мира. Такое сочетание «высокого» и «низкого» могло произойти только вследствие изменения соотношения идеального и реального и появления осознанной категории художественного вымысла. Тем самым совершился важнейший переход от «излагающей прозы», которая характеризует, по словам М.М. Бахтина, «софистический» тип романа, и прежде всего средневековый рыцарский роман, к «словесно-идеологической децентрализации», свойственной романам Нового времени[823]. Если средневековый роман обладал лишь категорией языка, причем нейтрального, не приобщающего к себе чуждый материал, а условно и насильственно его преодолевающего, то в «Тиранте Белом» уже само сочетание на равных правах «высокой» и «низкой» сфер позволяет говорить о зарождении нового понимания стиля, в частности романного, а именно стиля как категории, которая «определяется существенным и творческим отношением слова к своему предмету, к самому говорящему и к чуждому слову»[824]. Только после знакомства с «Тирантом Белым» становится понятным, каким образом Сервантес смог именно в рамках романа рыцарского, то есть софистического, создать определяющий образец жанра Нового времени.

Сочетание «высокого» и «низкого» стилей затронуло все уровни поэтики романа Мартуреля, трансформируясь в полемику с многочисленными жанровыми стереотипами. Эта полемика, ведущаяся с помощью средств «низких» жанров, была направлена не столько на пародийное удвоение объекта, как то было прежде, сколько на вьмвление новых возможностей сочетания разноплановых жанров. При этом, в соответствии с новым пониманием художественного вымысла, игровая дистанция, уже отмеченная в отношении Мартуреля к артуровскому типу романа, возникала также и применительно к другим жанрам словесности, использованным в «Тиранте Белом», как «высоким», так и «низким».

Это проявляется с самого начала романа, уже в рассказе о Гвильеме де Варвике, полемическом в концептуальном смысле[825]. Напомним, что Варвик воплощает здесь идеал люлианской утопии. В жанр жития, который, судя по всему, для Мартуреля представлялся наиболее адекватным люлианской концепции героя, настойчиво вклиниваются «снижающие» мотивы. Это, прежде всего, мотив хитроумных уловок. Задумав стать отшельником, Гвильем специально подстраивает все так, чтобы окружающие уверились в его мнимой смерти. Иными словами, его символический переход в иную ипостась земной жизни осуществляется благодаря выдумке и практическому расчету. Победу над многочисленным врагом он осуществляет при помощи хитроумной проделки с «гранатами» из извести.

К числу «снижающих» относятся также мотивы переодеваний, неузнаваний и связанной с ними игры. Следует сказать, что мотив неузнавания (возвращение героя в дом в чужом обличье) заимствован Мартурелем из жанра жития, где он является важнейшим. Однако смысл этого мотива, так же как и роль героя в этом «спектакле», принципиально иные. Так, Варвик, которого на родине не узнают, ибо считают умершим, поначалу упорно обманывает короля, доказывая, что никогда не брал в руки оружия и ничего не смыслит в рыцарском искусстве. С таким же вкусом он «разыгрывает» и свою жену, графиню, приводя ее в замешательство и удивление тем, что знает, какое было вооружение у ее мужа и где оно хранилось. Затем переодевается мавром, чтобы проникнуть в стан врагов и осуществить хитрость с гранатами. Наконец, Варвик «разыгрывает» и прибывших от неприятеля послов: желая испугать мавров «видимостью», приказывает всем женщинам переодеться в воинов, чтобы враги подумали, будто к христианам подоспело мощное подкрепление. В конце концов, видя столь бурную и плодотворную деятельность Варвика, король Англии приходит к следующему очень важному для автора романа выводу: для людей нет ничего невозможного. Приемы «снижения», таким образом, выражают и известную полемику Мартуреля с объяснением судеб мира и человека в духе провиденциализма. С этим же встретимся мы и в африканской части романа, где Мартурель опять вспомнит о люлианской утопии (мирное обращение всех на земле мавров в христиан) и где частная судьба Тиранта во многом окажется устроенной Усладой-Моей-Жизни. В рассказе же о Варвике представлена в «театрализованном» виде своеобразная реализация суждения английского короля, проявившаяся затем в «социальной» судьбе Тиранта: Варвик, вынужденный сражаться за короля Англии на поединке с королем Канарии, на время как бы становится в самом деле королем Англии и так именно в тексте и именуется. Когда же его миссия исполнена, он вновь назван графом.