Тиран - [58]

— Я понимаю твои чувства, молодой человек.

Эвмен как будто обиделся.

— Ты, господин? Я видел на ипподроме, как ты метаешь. Но все равно — больше никогда не разрешу отцу называть их разбойниками.

Филокл выпроводил его.

— Думаю, госпожа Страянка отправилась ужинать.

Киний был разочарован.

Он побрился, под мехами на нем был чистый льняной хитон, теперь немного помятый. Но он улыбнулся.

— Ты хороший собеседник.

Филокл покраснел, как юнец.

— Ты мне льстишь.

— Не может быть лучшей похвалы, говорил Сократ. Или Ксенофонт. Один из них. Для воина, — но к чему тебе знать, что думают воины? Ты сам участвовал в войне? Или об этом ты не хочешь говорить? Я не хотел тебя обидеть.

— Один раз с людьми Моливоса[51] против Митилены. Это была моя первая кампания, если не считать обучения.

— Почему ты ушел?

Филокл посмотрел на огонь.

— По многим причинам, — начал он, и тут ткань у входа шевельнулась.

Госпожа Страянка вошла одна, без всякой торжественности, отбросив клапан и закрыв его снова одним ловким движением руки. Войдя, она обошла вокруг костра, подобрала под колени длинную оленью шкуру и одним гибким движением села. Коротко улыбнулась Филоклу.

— Приветствую тебя, человек из Греции. Да взглянут на тебя благосклонно боги.

Она сказала это так хорошо, так бегло, что только позже Киний понял, что она просто заучила фразу наизусть.

Филокл серьезно кивнул, словно разговаривал с матроной богатого дома:

— Приветствую, деспойна.[52]

Киний не мог сдержать улыбку. Лицо то же самое, но не такое свирепое. Те же голубые глаза и смешные густые брови, которые почти сходятся между глаз. Он неучтиво загляделся в ее глаза, а она смотрела на него. Угол ее рта дернулся.

— Приветствую, госпожа.

Не так неуверенно, как он опасался.

— Я желаю… послать… за Ателаксом. Да?

Голос у нее низкий, но очень женственный.

— За Ателаксом? — переспросил Киний.

— За Ателием. Так его здесь зовут.

Филокл открыл клапан шатра и позвал.

Сразу появился Ателий; очевидно, ждал снаружи. Едва он вошел, в шатре что-то изменилось. До сих пор она смотрела на Киния. Но когда у входа показался Ателий, она стала смотреть по сторонам.

— К говорению, — сказал Ателий.

Киний решил нанять в Ольвии учителя, чтобы тот как можно быстрее помог Ателию овладеть склонениями.

Госпожа Страянка говорила негромко и долго. Ателий подождал, пока она совсем не закончит, и задал ей несколько вопросов, а она ему — один. Скиф повернулся к Кинию.

— Она говорит много хорошо для тебя, твой род и как это сказать? Сердце? Храбрый. Она говорит, ты убить большой человек гет. Этот человек убил ее… близкому человеку, дорогому другу. Да? И другое. Другое все хорошо. Потом это — она сожалеть, что взяла с нас дань за равнины. Неприятности для каменных домов, неприятности для лошадиного народа саков. Она говорит: «Ты не сказать Ольвия!», и я говорить: «Ты никогда не спрашивать!», но, по правде сказать, ты сам не говорить мне, или, может, я не понять. Или нет. Да?

Филокл придвинулся ближе.

— Все это я уже слышал. Этот гет, которого ты убил, — он убил кого-то важного для нее. Не родственника. Не мужа. Любовника? Не думаю, что мы узнаем.

Киний кивнул. Похвала за похвалу, если ценишь того, кто ее дает.

— Скажи ей: мне жаль, что она потеряла друга.

Ателий кивнул и заговорил с женщиной. Та тоже кивнула. Она заговорила, потянув себя за тяжелую прядь волос.

— Она говорит: срезала это из-за утраты. Значит, не сейчас — давно, я думаю.

Женщина продолжала говорить, жестикулируя. Теперь одежда на ней была другая, золотого нагрудника не видно, но одеяние тоже украшено темно-синими линиями, узорами от рукава до талии, а в волосах множество золотых монет, которые звенят, когда она движется.

— Теперь она говорит другое. Она говорит, что ты эйрианам. Да? Знаешь это слово?

Киний, польщенный, кивнул. Так персы называют аристократов старинного рода и достойных людей.

— Знаю.

— Она говорит: ты эйрианам и слишком хорош для Ольвии. Она говорит: сюда приходить македонцы. Говорит: македонцы убить отца, брата. Я говорю это — большая битва, десять лун. Годы. Десять лет. Да? Это было летом. Саки сражались с македонцами. Многие убить, многие умереть, никто не победить. Но царь — он убить. Мне… далеко от равнин, мне все равно царь, македонцы, но я это слышать. Большая битва. Большая. Да? Так на так. Ее отец тот царь. И я говорю, не она — она большая женщина, большая она, как я думать с самого начала. Да?

Филокл посмотрел на Страянку и сказал:

— Ты считаешь, что она — дочь царя, убитого в сражении с македонцами. В большой битве десять лет назад. Ты сам здесь не был, но много об этом слышал. И ты считаешь ее очень важной.

— Ты верно, — сказал Ателий. — Для меня — она большая. Да? И она говорит: македонцы идти. Говорит: отряды, и отряды, и отряды идти с македонцами, как трава, как вода в реке. Говорит: новый царь хороший человек, но не сражаться. Или, может, сражаться. Но, если Ольвия сражаться, — царь сражаться. Иначе — нет. Царь уйти в степь, македонцы — войти в Ольвию.

Киний кивнул, показывая, что понял. Он сидел и смотрел на женщину. Та не обращала на это внимания, сосредоточившись на Ателии, и говорила — страстно, размахивая руками, будто сдерживала за узду лошадь. Говорила громко.