Тимоти Лири: Искушение будущим - [2]

Конечно духовный ренессанс шестидесятых был слишком сложным явлением для того, чтобы считать Тимоти Лири единственной его причиной, но, вне всяких сомнений, он был наиболее заметной его фигурой — блестящий, харизматический, веселый пророк, открывающий новые горизонты социолог, тщеславный, беспечный, высокомерный, шут, одержимый манией саморазрушения, или же козел отпущения, в зависимости от угла зрения..

«Вы имеете того Тимоти Лири, которого заслуживаете», — сказал он однажды.

Тимоти Лири родился 22 октября 1920 года в Спрингфилде, Массачусетс. Он был единственным ребенком Тимоти и Абигайл Лири. Его дед, считавшийся богатейшим ирландским католиком западного Массачусетса, казался юному Тимоти могущественным патриархом, ценителем литературы и искусства. «Самые важные слова», сказанные дедом своему внуку, были: «Никогда не пытайся подражать кому-нибудь. Найди свой собственный путь. Будь сам примером для подражания». Отец Тима был армейским дантистом и пьяницей, который бил своего сына. Истощенный Великой депрессией и многочисленными долгами, в один прекрасный день он вручил своему 12-летнему сыну стодолларовую банкноту и ушел из дому, чтобы никогда больше не вернуться. Воспитанный набожной католичкой матерью и старой девой тетей Мэй, Тимоти Лири вырос утонченным, духовным и бунтарски настроенным подростком. Он отверг девиз школы, кантовский императив, — «Никто не имеет права делать то, что, если бы начали делать все, разрушило бы общество», — высказав в школьной газете, редактором которой он был, «личное редакторское пламенное убеждение, что Категорический Императив является тоталитарным и антиамериканским по сути, провозглашая приоритет интересов государства над интересами личности», чем вызвал возмущение классного наставника, и остался без рекомендации для поступления в колледж. В качестве исключения, сделанного для его матери, кардинал направил его в «Святой Крест», иезуитскую школу со спартанской дисциплиной поблизости от Вустера, Массачусетс, где он отличался в учебе, а также в ухлестывании за молоденькими продавщицами из города. В «Святом Кресте» он продержался год. Получив высший балл на экзаменах в военную академию Уэст-Пойнт[4] в 1940-м, он поначалу гордился тем, что ему выпала честь послужить своей стране в качестве элитного офицера вооруженных сил. Но уже через три месяца он устал от военной дисциплины в академии. Его поймали пьяным и уличили в спаивании своих однокашников на обратном пути с военно-морских учений. Отказавшись уйти в отставку, он был предан остракизму, никто из класса не имел права разговаривать с ним, равно как и он сам не мог общаться с ними. Наказание было ограничено сроком в один год. В письмах матери он изливал душу:

«Я сильно изменился. Временами я так боялся мира, но теперь у меня такое чувство, что, в конце концов, совершенно не важно, что со мною будет. Я понял, что буду в любом случае счастлив, потому что решил не принимать себя слишком всерьез. Это часть моей новой философии, и она удерживает меня от того, чтобы обижаться на людей, которые меня окружают, за то, что они не разговаривают со мной… препираясь при этом друг с другом по мелочам, ссорясь из-за пустяков.

Может быть, это смешно, что я употребляю термин «философия» по отношению к своим мыслям. Однако я твердо решил — отныне я буду вести себя спокойно, тихо и отстраненно, и, помимо всего, не буду мелочным и эгоистичным. Если бы я только мог быть похож на тебя, дорогая мама, быть великодушным и добрым, как ты. Это будет моей главной задачей — побороть свои эгоизм и легкомыслие…

Мне становится страшно, когда я думаю про миллионы людей, которые думают так же, как я, что им удастся выбиться из толпы, но только один или два из мил-лионов достигнут этого. Понимаешь, мама, пока я держу себя в руках и не теряю чувства юмора, душевного равновесия, смелости, веры в Бога и моего стремления быть великодушным и пока я не принимаю себя самого слишком всерьез, я знаю, что я буду счастлив, чтобы со мной ни случилось.

Этот заговор молчания, пожалуй, самое лучшее изо всего, что до сих пор со мною приключалось. Клянусь Богом, это правда… Молчание сделало меня на тысячу лет старше, заставило меня повзрослеть, заставило начать писать, привило мне любовь к хорошим книгам и философии. Оно расширило мое сознание, и теперь мне просто смешны эти глупые, инфантильные, слепые и жестокие люди, которые издеваются надо мной… И самое главное, я хочу, чтобы ты была мной довольна. Да, мама, если бы ты знала, это моя единственная забота — сделать так, чтобы ты могла гордиться мною».

Четыре месяца спустя, когда Лири все-таки начал подумывать о том, чтобы уйти из Уэст-Пойнта (его проблемы обострились из-за плохих оценок по математике), его любящая мать писала ему: «Не переживай, сынок, если тебя постигнет неудача, это значит, что Господь уготовил тебе что-то другое, может быть, гораздо лучшее». Тим отвечал:

«Дорогая мама! Я всю ночь читал твое письмо, перечитал несколько раз, и в который уже раз был охвачен этим потрясающим чувством тихой и смиренной истины, которая звучит в каждом твоем слове. Твои советы и мысли настолько верны и бесспорны, что я был просто вынужден согласиться со всем, что ты говоришь. Сейчас я совершенно не доволен самим собой и своей жизнью. Я определил для себя такие правила жизни, чтобы, если я буду следовать им, чувствовать себя во всем правым. И я изо всех сил стараюсь их придерживаться. Все на свете, весь род человеческий, весь мир и мое собственное жалкое существование кажутся мне настолько бессмысленными и бесполезными, что я все время ужасаюсь безмерности времени и пространства. Моя жизнь представляется мне такой хрупкой в сравнении с вечностью… Теперь у меня не осталось никаких иллюзий по поводу жизни. Не сомневаюсь, что подспудным мотивом, порождавшим любую философию пессимизма, было одиночество. Теперь я познал это на собственном опыте… Я надеюсь только, что мне удастся избежать того, чтобы стать еще одним величайшим ничтожеством человечества, одним из тех людей, кто не выделяется из общей массы, мечтая только о том, чтобы жить более комфортабельно, не замечая, как они мелочны и глупы, никогда не задумываясь о чем-либо, кроме того, что может доставить им удовольствие. Наверно, я должен сделать передышку перед тем, как дви-гаться дальше. Прошу тебя, не думай, что я розовый оптимист, исполненный иллюзий. И еще одно короткое отступление. Я постоянно думаю о значении слова «истина». Я ненавижу это слово и был удивлен, когда ты подумала, что я хочу изменить мир и открыть ему некую великую метафизическую истину. Если быть честным, то я, наверное, мечтаю о славе, в том смысле, что лелею скромную надежду оставить что-то после себя, чтобы отличаться от миллионов безымянных ничтожеств, которые приходят в этот мир, чтобы покинуть его, не оставив следа… В любом случае жизнь не стоит и минуты того постоянного беспокойства, в котором мы ее проводим. Пройдет лет шестьдесят, и солнце будет светить на могильный камень с моим именем, и это будет совершенно в порядке вещей. Я думаю, мы должны больше молиться о наших душах, вместо того чтобы проводить все время в заботах о наших телах».