Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие - [65]

— Я соскучился по тебе, Кокрофт, — сказал он и ласково взял в свои руки обе руки старика. — Ты, старый дрочила, я соскучился по тебе.

Из окна спальни Босниец наблюдал за встречей любовников. Он побросал в сумку свои вещи и кое-что из вещей старика, дождался, пока счастливая парочка, сцепившись в объятиях и облизывая друг друга, удалилась в комнату Кокрофта, и тихо выскользнул из дома.

Тимолеон Вьета свернул с шоссе на проселок, ведущий к дому хозяина. Несмотря на голод и усталость, он трусил бодрой рысцой, словно жизнерадостный щенок, помахивая пушистым хвостом.

Босниец шагал по проселку. Он шел домой. Всё, хватит, такая жизнь не для него, ему надоело скитаться по дорогам. Молодой человек решил, что давно пора перестать бояться тех людей, которые подстрелили его полтора года назад. Он устал бояться. Он убеждал себя, что прошло уже достаточно времени и вряд ли те люди с пустыря будут преследовать его; вполне вероятно, что они вообще позабыли о его существовании, и его страх, превратившийся в навязчивую манию, это просто глупо.

Его долгое отсутствие ни у кого не вызовет подозрений. Многие люди отправляются в путешествия — в Африку, например, или в Индию, или в Австралию. Он тоже совершил свое большое путешествие и целых полтора года прожил в Италии. Возможно, никто не станет задавать ему вопросов, но, если родители начнут расспрашивать о поездке, он скажет, что хотел набраться впечатлений и окунуться в атмосферу великой культуры прошлого; а друзьям он расскажет о своих любовных похождениях и похвастается, что перетрахал сотни знойных итальянских синьорит, а также массу наивных и доверчивых американских девчонок — и то и другое не так уж далеко от истины. Но он, конечно же, ни слова не скажет о долгих бессонных ночах, которые он провел в дрянных забегаловках, пытаясь залить свой страх ромом и вином; и о том лете, когда он, трясясь от ужаса, прятался среди умбрийских холмов в доме одинокого старика, потому что ему казалось, что люди из Эссекса вот-вот выследят его и убьют.

Он хорошо помнил тех людей из Эссекса, их бычьи шеи, короткие стрижки и грубые физиономии с маленькими, близко посаженными глазками, и те слова, которые они произносили, словно злодеи из какого-нибудь дешевого боевика: «Сынок, ты, видать, не понял, с кем имеешь дело, тут тебе не светское общество…» или «Мы знаем, где ты живешь…» и «Подумай о своей бедной старой мамочке, будет очень жаль, если с ней случится… э-э, как бы это сказать… маленькая неприятность». В какой-то момент один из них с размаху ударил его кулаком в челюсть, а потом, криво ухмыляясь, подул на костяшки пальцев и сказал с притворным испугом: «Ой-ой-ой, упал. Не ушибся, малыш?» И никакая это не мафия, говорил он себе, а всего-навсего жалкая кучка подонков, которые то и дело стреляют людям по рукам и ногам, просто чтобы показать, какие они крутые, и покрасоваться друг перед другом. Честно говоря, пуля лишь слегка оцарапала ему руку. Он даже начал подозревать, что все произошло случайно и они вообще не целились в него. Возможно, они были напуганы ничуть не меньше, чем он, и со страху кричали ему вслед разные угрозы. Ну, что бы там ни было, он чувствовал себя в безопасности: ведь он не совершил ничего ужасного — не обманул их и не сдал полиции или еще что-нибудь в этом роде. Он вернется домой к папе и маме, наврет им с три короба про свою итальянскую эпопею, а там, глядишь, подвернется тепленькое местечко в фирме у кого-нибудь из отцовских друзей. Да и отец снова встал на ноги. С помощью все тех же друзей, которые пристраивали его то на одну, то на другую директорскую должность, отцу удалось решить почти все финансовые проблемы и даже сохранить свой самый большой особняк в Лондоне. Непыльная работа — посидеть время от времени на совещаниях и поболтать о производстве табака, или расширении сети ресторанов быстрого питания, или разработке нефтяных скважин — приносила кучу денег. Дела пошли в гору, и, казалось, ничего не произошло, семья никогда не была близка к тому, чтобы переступить катастрофическую грань и безвозвратно скатиться в пропасть, которая называется «принадлежность к среднему классу». Мама даже как-то вскользь бросила такую идею: «А не купить ли нам еще одну квартиру в Лондоне и поле для гольфа в Алгарве?» Наверняка отец вновь успел обзавестись знакомыми, которые, помня об оказанных им услугах и чувствуя себя обязанными, с удовольствием подыщут для молодого человека приличную работу. Он подумал, что вполне мог бы работать в рекламном бизнесе или устроиться в одну из тех торговых компаний, о которых он слышал от друзей. Он иногда звонил приятелям, и те рассказывали, какие солидные премиальные платят за продажу яхт и машин; они говорили, что он тоже вполне мог бы делать эту работу и как разумно он поступил, бросив свое прежнее занятие. В Лондоне полно дешевого кокаина, а торговля наркотиками стала почти легальным делом, так что их можно купить у прыщавых юнцов, стоящих чуть ли не на каждом углу. Слушая болтовню приятелей, он завидовал их веселой и беспечной жизни. Целых полтора года он не входил вальяжной походкой в зал шикарного ресторана, где в случае чего можно выразить свое неудовольствие, устроив разнос перепуганным официантам; уже полтора года он не отдавал приказаний прислуге и почти все время таскался пешком, вместо того чтобы повсюду ездить на такси, оставляя водителям жалкие чаевые. Он мечтал так же, как и его приятели, упиваться до бесчувствия экзотическими коктейлями и небрежно подписывать чеки на астрономические суммы, говоря, что эти денежки достались ему тяжелым трудом, хотя на самом деле он всего лишь мелкое передаточное звено на пути движения капиталов других людей. Он хотел вместе с шумной компанией молодых бездельников отправиться в Коуз-Уик, кочевать с одной яхты на другую, веселиться сутки напролет и покупать свою дозу кокаина у какого-нибудь толкача-прихлебателя. Он хотел трахать богатых девиц в шляпах за тысячу долларов, из-под которых выглядывают большие носы и лошадиные челюсти. Неожиданно ему захотелось, чтобы мама называла его по имени — Саймон.