Тихвинское осадное сидение 1613 г. - [20]
Однако, вскоре положение тихвинцев резко ухудшилось. Пока шведы вели новый подкоп, черкасы вновь, в ночь на 7 сентября, попытались поджечь острог с помощью своих «приметов». Осаждавшие отбивались уже камнями: боеприпасы были на исходе. Следующей ночью шведы поставили осадные туры вблизи западных стен города — на расстоянии броска камня, а затем стали валить высокий вал для обстрела внутреннего пространства острога. Казалось, что последние дни обороны уже сочтены: после вражеского приступа, потеряв всякую надежду на успех, изменили Государю казак Тяпка и сын боярский Ростовского митрополита Мурат Пересветов. Последний донес, что в крепости кончается и продовольствие, и порох.
В этих условиях осадные сидельцы обратились к последнему средству спасения русских людей той эпохи — к покаянию. Если уже в Древней Руси военные неудачи и прочие бедствия воспринимались как наказания за собственные грехи, то ратная история царского периода знает примеры вполне практических мер религиозно-нравственного характера для «отвращения от себя гнева Божия» и исправления ситуации. Так, причинами поражений царских войск и мятежа в Казани зимой 1551–1552 гг. митрополит Макарий назвал безнравственное поведение самих русских ратников и призвал их немедленно исправиться под угрозой царской опалы и отлучения от церкви[100]. Через полвека царь Василий Иванович и патриарх Гермоген призвали защитников Москвы от болотниковцев к посту и покаянию (ноябрь 1606 г.). Точно также и в 1611–1612 гг. строжайший трехдневный пост соблюдали земские ратники и вообще все православные, которые находились в Подмосковных таборах и осаждали поляков в Москве: «Был пост три дня и три ночи, не только что старые и юные, но и младенцам, которые у сосцов материнских, не давали есть, так что многие младенцы помирали с того поста». Нередко осадные сидельцы вспоминали и такой благочестивый обычай, как постройка обетной «обыденной» церкви: к примеру, в Троице-Сергиевом монастыре освещение престола во имя Николая Чудотворца в Успенском соборе повлекло за собой прекращение цинги (1609 г.)[101].
Согласно летописной повести, в критический момент осады некая «боголюбивая жена Иулиания» передала воеводам грозное предупреждение Пресвятой Богородицы о скорой гибели монастыря, если святое место, паперть Успенского собора, не будет очищена от скопившихся там беженцев, которые во время долгого нахождения в осаде не гнушались «многого блужения и поганства». Ясности ради отметим, что паперть этого храма была расположена вдоль всего западного фасада и представляла собой крытое одноэтажное помещение с каменными сводами — т. е., фактически являлась продолжением церковного здания. Видимо, гам и нашли приют не только беженцы, но и многочисленные «невенчальные жены» вольных казаков, сопровождавшие их в походах[102]. Ужаснувшись пророчеству, ратные люди по инициативе самого князя Прозоровского немедленно освободили паперть от всех «бездельных людей, мужчин и женщин», выслав их к острогу для крепостных работ, а затем «своими руками» отгребли навоз и сор от церкви, вычистили совершенно паперть и установили вокруг нес временные заграждения, чтобы больше никто возле стен собора не ночевал. «И оттоле нача милость Божия быти и Пречистые Богородицы всем православным христианом», — заключает летопись.
Вся первая половина сентября оказалась отмечена для шведского войска чередой неудач, на первый взгляд даже мало связанных с деятельностью осажденных. Ярким примером можно считать неудачу с подкопом под крепость — в подземной галерее, подведенной под стены, шведам не удалось поджечь заложенный для взрыва порох (авторы «Sverige krigen» сетуют на неумение минеров после гибели майора Курца…). Посчитав, что этого им не позволяет сделать затхлый воздух из-за большой протяженности хода, минеры стали рыть «более короткий» ход под ворота. Но «язык», взятый 28 августа, сообщил о подкопе, и осажденные сумели принять контрмеры: в углубленных «слухах» поставили бубны для лучшей акустики, стали копать рвы и вбивать во дно сваи. Одновременно позади первой стены с помощью мирных жителей началось возведение второго острога. В итоге, осадным сидельцам удалось обнаружить подкоп и разрушить его, подведя встречный ход.
Затягивание осады имело для разноплеменной рати Делагарди фатальные последствия. Началось все с черкас, в стан которых после взятия «Нижнего» (Девичьего) монастыря, где-то около 25 августа, прибыл новый полк «охотников». Им командовал полковник Барышполец, бывший сотник полка Трофимова из войска Наливайки, находившийся летом 1613 г. под Смоленском. Полковник Сидор написал этим черкасам о сходе, и на его призыв откликнулось 600 человек, организованных в четыре «прапора» (сотни). Их путь лежал сначала за Волгу мимо Осташкова, от которого они были отбиты (при попытке ворваться изгоном), а затем «большой дорогой на Волдай», откуда уже напрямую к Тихвину. Черкасы Барышпольца могли принять участие в разгроме Сунбулова (они стояли под Тихвином 10–14 дней), но окончательно выяснив, что «немцы грошей заслуженных не дадут», вместе с сотоварищами начали уходить из стана. В этом видна чисто польская привычка отслуживать «четверть»: по истечении трех месяцев или четверти года, не получив положенных денег, наемники со спокойной совестью и без всякой вражды покидали лагерь, больше не интересуясь дальнейшим ходом событий
