Тиховодье - [25]

5

Они собрались на прогулку. Максим, которому совсем недавно исполнилось три года, одетый в теплую меховую куртку, и похожий на маленького медвежонка, вошел в лифт первым. Из руки в руку он перекладывал синего резинового ежика, который при этом ярко светился.

Максим взял игрушку за длинную резинку, приставил ее к носу и, смеясь, объявил.

– Ма, смотри, – сопелька… Сопелька-фонарик…

Катя улыбнулась в ответ и, уже заходя за ним следом, вспомнила, что оставила включенным утюг.

– О, боже, рыбка, – обратилась она к сыну, – Подожди, мама сейчас…

Чуть ли не бегом вернувшись в квартиру, женщина выключила прибор из розетки и проверила газ на кухне.

Когда она вновь стояла в дверях, намереваясь закрыть замок ее, перехватил звонок мобильного.

Это была Анастасия, подруга юности, звонившая чтобы, рыдая, объявить, о том, что от нее ушел парень, с которым она встречалась с переменным успехом на протяжении последних двух лет.

Катя пребывала в уверенности, что разговор у них состоялся до неприличия короткий. Событие, конечно, было неприятным, но явно не из тех, на которые можно тратить свое бесценное время. На что рассчитывала её подруга, она не особо понимала, – с самого начала было ясно, что этот Павлик при первой же возможности скинет Настю как ненужный балласт, несмотря на все её занятия фитнесом и грудь третьего размера.

Быстро попрощавшись с подругой, пообещав перезвонить той, как только появится возможность, она, не торопясь, закрыла входную дверь.

– Ну, пойдем, – сообщила она Максу, оборачиваясь и убирая ключи в карман.

Но улыбка, адресованная сыну, медленно исчезла с её лица. Лестничная площадка была пуста. Макса за её спиной не было. Она решила, что он, не став дожидаться своей матери-копуши, пошел на прогулку самостоятельно.

Первоначальное изумление сменилось страхом за него.

Но когда перед ней разошлись двери лифта, страх в свою очередь оказался вытеснен ужасом.

Она увидела прижавшегося к стене и держащего в руках светящегося ежика Максима. Осознание произошедшего чуть не лишило её чувств. Она прижала сына к себе, вытерла несколько слезинок с его щек.

– Ты как, дурачок? – прошептала женщина, поцеловав его. – Ты что же не вышел?

Естественно, Максим не мог ответить на эти вопросы, вместо этого он просто объявил.

– Так страшно было… Я прям обалдел… Если б не ёжик я бы помер…

– Ёжик тоже обалдевший, мышь, – Катя опять обняла сына. Затем щелкнула по носу сначала игрушку потом Макса. – Вон как глаза свои выпучил.

– Обалдевший ёжик, – улыбнулся Максим.

– Именно. И если он спас тебя от темноты и обитающих в ней чудовищ я разрешаю тебе сегодня спать с ним.

6

Не желая расставаться с резиновым ёжиком, она убрала его в сумочку. У нее возникла убежденность, находясь рядом с ней, игрушка своим присутствием не позволит ей больше оставить сына в лифте и после забыть об этом, вычеркнуть из памяти, так будто ничего не было. И, кроме того, она просто не могла взять и выбросить ее. Как не смогла выкинуть бумажный флажок, найденный в песочнице.

7

Поднимаясь по лестнице, она не могла пройти мимо «стены поэзии». Так она называла участок между пятым и шестым этажами, где, вместо привычного сейчас в спальных районах доморощенного граффити, можно было обнаружить тексты песен популярных среди подростков рок-групп и дворовый фольклор, в меру приправленный словами, которые в книгах обычно принято заменять многоточием.

Но эта стена поэзии, оставаясь, по сути, тем, чем ей и надлежало быть, изменилась по содержанию. На ней больше не было песен и стихов о любви подростков, о несчастной собаке, не было и изображения сердца пробитого стрелой амура. Катя очень хорошо помнила его – искусно нарисованное, оно выглядело объемным, будто выпирающим из стены.

Все это заменили грубые порнографические рисунки и никогда не слышанные ей раньше стихи.

Рисунки были подробными, вульгарными, и отнюдь не детскими. Их скорее бы нарисовал престарелый озабоченный импотент, чем подросток. Подростки с их гиперсексуальностью даже представить не могли всей изображенной тут гадости. Такие рисунки могли бы принадлежать кисти Сальвадора Дали, если бы он принялся иллюстрировать Playboy.

Ее взгляд пробежал по кривым строчкам.

Я – кукла-вуду

Плакать не буду

И запомни

Я ничего не забуду

Она не слышала раньше такой песни и не замечала этого текста на «стене поэзии». Было в нем что-то зловещее, перекликающееся с ее ощущениями. Правее текста была нарисована голова вороны, скрытая капюшоном. Рисунок напоминал изображение чумного доктора со средневековых гравюр. Только клюв был длиннее и не загнут к низу.

Ниже было еще несколько десятков строк. Она прочитала окончание.

Как только отойдут

красные воды,

найдутся всем куклы Вуду

и кукловоды.

Сеанс иглотерапии

идёт покуда

есть в зеркале кукловод или

кукла Вуду.

У неё появилось огромное искушение связать между собой природный феномен, свидетелем которого она стала, и текст никогда не слышанной ранее песни. Будто все происходило не просто так, а по сценарию загадочного кукловода. Любое событие, любое слово или ощущение несло в себе смысл и увязывалось с придуманным им сюжетом. Ее сознание, как и сознание любого человека, стремясь найти закономерность в совпадениях, обнаруживало скрытый смысл там, где его не было и верило, что всякое ружье, рукой сценариста повешенное на стену, к финалу обязательно отыщет свою жертву.