Тихий городок - [72]

Николай Николаевич смахнул с глаз навернувшиеся слезы. Мимо него шли солдаты страны, которую он до сих пор продолжал считать своей родиной! Давно покинул ее пределы, имел гражданство другого государства, однако своей отчизной по-прежнему считал только ее одну.

Вступившая на площадь очередная пехотная колонна заставила Николая Николаевича отвлечься от мыслей, напрячь зрение. Сегодняшний день преподнес ему немало сюрпризов, но увидеть такое… По площади шел батальон кубанцев-пластунов. Черкески с газырями, широкие казацкие шаровары… Надвинутые на глаза, либо сбитые на затылок кубанки, кинжалы на поясах. Сколько подобных лихих казаков видел Николай Николаевич на своем веку! И на японской, и в мировую, и на гражданской. Так что поразил его вовсе не их внешний вид, а другое. На груди пластуна, шагавшего в первом ряду казачьей колонны, висел Георгиевский крест. Может, какое-то недоразумение? Вряд ли. Вон блеснул еще один Георгий, затем сразу два, а вскоре Николай Николаевич увидел пожилого бородатого крепыша с полным бантом Георгиевского кавалера.

Георгиевские кресты в одном ряду с советскими наградами! Это было настолько непостижимо, что затмило все другие впечатления.

Пластунская колонна была последней, прошедшей по площади. Повинуясь команде высокого молодцеватого офицера, шагавшего сбоку казачьего строя, кубанцы направились не за проследовавшими раньше их войсками, а свернули в узкую боковую улочку.

Оркестр смолк, народ стал расходиться. Опираясь на трость, отправился домой и Николай Николаевич. Погода стояла прекрасная, спешить было некуда, и он медленно шел по улице. Когда-то он жил в центре, возле площади, но с приходом в городок немцев, занявших лучшие дома, был вынужден перебраться на окраину. Сейчас Николай Николаевич обитал в маленьком одноэтажном домике у подножия одной из гор, обступивших городок. До его жилья оставался десяток метров, когда рядом раздался визг тормозов. Отпрянув от неожиданности в сторону, он остановился, повернул голову на шум. В шаге от него виднелся «джип», въехавший передними колесами на тротуар. В кабине машины сидел только шофер. Офицер и два автоматчика, соскочившие через низкие борта на землю, уже стояли напротив Николая Николаевича.

— Бывший генерал-лейтенант бывшей деникинской армии Дубов? — прозвучал вопрос офицера.

На плечах защитные погоны с одним просветом и тремя маленькими звездочками, лоб скрывает тень от козырька фуражки… Выбритые до синевы щеки, волевой подбородок, тонкие, в ниточку, некрасивые губы… Голос сух и официален, в глазах — настороженность. В невысокой поджарой фигуре чувствуется собранность, ладонь правой руки прижата к бедру с кобурой пистолета. Как он сказал? «Бывший генерал-лейтенант бывшей деникинской армии?» Вот то качество, в котором Николай Николаевич существует для новой России. А впрочем, чего можно ожидать иного? Разве его не предупреждали, что все случится именно так?

— Да, это я. Генерал-лейтенант русской армии Дубов, — спокойно ответил Николай Николаевич.

— Прошу, — и офицер жестом указал на место в машине рядом с шофером.

Особняк, куда привезли Николая Николаевича, был ему знаком. Двухэтажный, старинной кирпичной кладки, он стоял в центре городка на улочке, куда совсем недавно свернула с площади колонна пластунов. До 1939 года в нем проживала семья богатого еврея-адвоката, а при немцах размещалось одно из учреждений оккупационных властей. Сейчас возле фигурных решетчатых ворот, отделявших бывшее адвокатское владение от городской улицы, расхаживали двое казаков с карабинами. Еще один пластун приколачивал на стену у парадного входа большую вывеску. «Советская военная комендатура», — прочитал на ней Николай Николаевич. Машина, завернув за угол особняка, притормозила возле двери черного хода. На ней не было никакой вывески, однако, как и у ворот, здесь находились двое вооруженных пластунов.

Автоматчики остались в «джипе», а офицер провел Николая Николаевича на второй этаж дома, остановился у дверей. Поправив на голове фуражку, одернул гимнастерку и только после этого постучал. Услышав изнутри: «Войдите!», пропустил вперед Николая Николаевича и шагнул в помещение сам.

— Товарищ подполковник, бывший белогвардейский генерал-лейтенант Дубов по вашему приказанию доставлен, — четко доложил он.

Мужчина в форме, стоявший у открытого окна спиной к двери, даже не пошевелился.

— Благодарю, старший лейтенант, — раздался его голос. — Оставьте нас.

— Слушаюсь.

Старший лейтенант исчез за дверью. Находившийся в комнате мужчина поднес ко рту руку с папиросой, сделал глубокую затяжку. Медленно выпустил через ноздри табачный дым, щелчком отправил окурок в окно и повернулся к Николаю Николаевичу. Их взгляды встретились, и поскольку ни один не отвел его в сторону, они какое-то время почти в упор смотрели друг на друга.

Стоявший у окна был среднего роста, плотен, на вид ему можно было дать лет сорок — сорок пять. Крупная голова, широкое с резко очерченными скулами лицо… Коротко стриженные волосы, светлые, с опущенными концами усы… Во взгляде ни враждебности, ни высокомерия, ни той показной, с оттенком пренебрежения к окружающим невозмутимости, когда людишки с мелкой, тщеславной душонкой хотят подчеркнуть свою значимость. Так вот ты какой, чекист сорок четвертого года.