Тихий домик - [25]
Ответом было молчание. Но теперь Тишков ясно ощущал присутствие человека.
— Отвечайте, кто здесь? — снова спросил Тишков.
— Никита Степанович?! — раздался обрадованный и знакомый голос.
— Я. А кто вы?
— Да Клочков я! Клочков! Директор школы из Верино! Милый, родной!..
Тишков спрятал пистолет и взобрался на чердак. Там, в темном углу, на соломе лежал человек, обросший, оборванный, исхудавший…
— Вы ранены, Иннокентий Дмитриевич? — участливо спросил Тишков.
— Да…
— Давно?
— Расскажу потом, милый!.. Да что же это произошло? Неужто фашистов прогнали? А?
— Нет. Нам не удалось эвакуироваться. Вот и вернулись в свой дом…
— И дети?
— Все вернулись…
— А я слышу возню. Отсюда не видно. Думаю, гитлеровцы. Вот и не спустился. А может, еще кто, думаю. Наталья Сова говорила — может, старые хозяева пожалуют…
— Какие же это хозяева?
— Да как их там… Казело…
— И-и-и, батенька мой! Они померли давно!
— Ну, тут их нашлось бы, хозяев…
— Дом-то советский. Наш дом. Вот так!.. Пойдемте вниз. Надо осмотреть вашу рану…
Тишков помог Клочкову встать на ноги, и они медленно спустились по лестнице с чердака. Пошли прямо в комнату Тишкова. Появились, тяжело дыша, и это разбудило Павла. Он увидел в двери две темные фигуры и, не разобрав, что происходит, схватился за автомат.
— Папа! Что с тобой!?
— Иди. Поможешь Иннокентия Дмитриевича Клочкова на кровать положить…
— Иннокентий Дмитриевич!.. — Павел учился у него. — Как вы здесь?
— Ранили, Павлуша… Прятался…
Клочкова положили на кровать.
— Позови Зину, — сказал Павлу Тишков.
— А может, Лидию разбудить?
— Не надо, — Тишков покачал головой. — Она и без того устала…
— Куда тебя ранило?
— В ногу! Черт дери…
— Раньше ты не ругался…
— Тут заругаешься! В ногу, ступню пробило. Ходить не могу…
Вошли Зина и Павел. Зина, увидев Клочкова, оторопела.
— Иннокентий Дмитриевич! Вы ранены?
— Да, Зиночка. Посмотрите ногу… Вот эту…
Зина стала разворачивать тряпки. Тишков горящей лучиной освещал ногу. Зина осмотрела рану. Павел принес тазик. Рану промыли жиденьким раствором марганцовки. Зина перевязала ногу чистым бинтом.
— Я думаю, поправитесь… — сказала она.
— Одному грустновато было, — улыбнулся Клочков, — а теперь-то уж поправлюсь обязательно!
— Ну, лежи теперь смирно, — ласково сказал Тишков. — Курить хочешь?.. Вот ведь забыл… Я за табаком на чердак-то полез!
— Есть там махорочный лист. Только и я не курил. Подозрения чтобы не навлечь. Думал, отлежусь тут. И к партизанам…
— К партизанам?
— А куда же еще?
— Ну, ты вот что… Я все же за табаком-то схожу, а ты потом мне все по порядку расскажешь.
Тишков вышел.
— Как же вам уйти-то не удалось? — спросил Клочков у Павла. — С детьми-то как же вы? И все живы?
— Живы.
— А как чувствует себя Виктор Иванович Шаров? Он здесь?
Павел покачал головой.
— Нет.
— Жив он?
— В разведку послан, к нашим. Да теперь чем поможет?
— Найдет партизан в лесах!
Вернулся Тишков. Скрутил две цигарки.
— Кури, — протянул Клочкову. — Кури и рассказывай все по порядку…
— Сюда фашисты не заглядывали. Они стороной шли… Да, так вот что с самого-то начала было… Райком и райисполком Веринские уходили последними. Не знаю, ушли ли другие, а наша машина в деревне Засорки напоролась на врага. Вот кто был с нами: заведующий роно Игнатенко, заврайфо, завторготделом и водитель автомашины из райкома партии. Все мы были хорошо вооружены. В гражданской одежде. Успели оружие спрятать под сиденье. Думали, они гражданских-то не тронут… Их мотоциклисты нагнали нас. Приказали остановиться. Ну, мы подчинились. Солдаты выволокли нас из машины и стали бить… Да-да, бить ни с того ни с сего. Чем попало и куда попало. Их офицер орал: «Кто коммунисты?» Мы молчим. Бросили нас. Стали обыскивать машину. Нашли оружие… И тут они пришли в ярость. Только этот фашистский офицер оставался спокоен. «Расстрелять, — говорит, — этих русских свиней». И так он это сказал, что невозможно было не плюнуть ему в морду. Шофер за это поплатился жизнью, тут же, на месте. Короткая очередь из автомата буквально прошила его. А нас повели к реке, к обрыву над Ушачей. Знаете, прямо в центре деревни Засорки. Стали скликать местных жителей, чтобы видели, как нас сейчас расстреляют. Тут появился Бугайла…
— Бугайла? — спросил Павел.
— Ну да. Этот оболтус. Вор, лентяй… Он уже при повязке был. Успели фашисты гаду нацепить. Полицай он теперь… Меня он узнал. «Этого, — говорит, — я сам, дозвольте, расстреляю. Он, — говорит, — мне так же, как бес, противен… Учитель он, коммунист. Я, — говорит, — его сам порешу…» И это меня спасло. Стали солдаты стрелять в других. А в меня Бугайла целится. Один раз стрельнул — мимо. «А-а, — думаю, — рука у тебя, у сволочи, дрожит; боишься мне в глаза смотреть, выродок». Ну, как он второй-то раз выстрелил — я и прыгнул в реку, будто убитый. Нырнул… Сколько мог под водой плыл, потом вынырнул, дохнул и снова под воду… Солдаты, наверно, заметили, открыли по воде огонь. Вот в ногу меня и ранило… Кровь по воде пошла, они и решили — конец. А я под кустом ивняка отсиделся. Ночью двинул в лес. Так и полз, пока сюда, к детдому, не выполз…
— Чего ж ты на чердак-то забрался? Наталья вон не забралась. Ты бы у нее и остался… — сказал Тишков. — Она бы укрыла тебя…
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дорогой друг!Эта книжка — рассказ о большом наводнении — была написана самой первой в том самом 1945 году, когда окончилась Вторая мировая война, когда не только тебя, но и твоих мамы и папы еще не было на свете. На страницах этой книжки муми-тролли появились впервые: и добрейшая Муми-мама, и рассеянный папа, и сам главный герой — их сын — знаменитый Муми-тролль.
«В стране невыученных уроков» вот уже сорок лет — самая читаемая в школе книга-сказка о лентяе и двоечнике Вите Перестукине. Ее автор, Лия Гераскина, написала продолжение сказки: «В стране невыученных уроков — 2», в котором уже Витя помогает своим друзьям.Книга имела успех, поэтому автор решила написать «Третье путешествие в страну невыученных уроков». Полюбившиеся герои — кот Кузя, пес Рекс и попугай Жако, а также известные исторические и литературные личности помогают друзьям Вити понять необходимость хорошо учиться.
И.С.Тургенев – имя уникальное даже в золотой плеяде классиков русской прозы XIX века. Это писатель, чье безупречное литературное мастерство соотносится со столь же безупречным знанием человеческой души. Тургенев обогатил русскую литературу самыми пленительными женскими образами и восхитительными, поэтичными картинами природы. Произведения Тургенева, облекающие высокую суть в изящно-простую сюжетную форму, по-прежнему не подвластны законам времени – и по-прежнему читаются так, словно написаны вчера…В романе «Отцы и дети» отразилась идеологическая борьба двух поколений, являвшаяся одной из главных особенностей общественной жизни 60-х годов XIX века.