Тихий американец - [53]

– Никогда ни от кого не жду покаяния!

– А вам каются?

– Время от времени.

– Может, потому, что ремесло у вас, как у священника: испытывать не шок, а сочувствие? «Мсье флик, сейчас я объясню вам, как на духу, почему раскроил старушке череп». – «Давай, Густав, расскажи мне, почему так вышло, только не торопись».

– Ну и воображение у вас! Вы что, не пьете, Фаулер?

– Разве преступник не поступит опрометчиво, если станет выпивать с офицером полиции?

– Я никогда не называл вас преступником.

– Вдруг от спиртного даже меня потянет на исповедь? В вашей профессии не соблюдается тайна исповеди.

– Соблюдение тайны редко представляет важность для исповедующегося, даже перед священником. У него другие мотивы.

– Очистить совесть?

– Порой он желает лишь увидеть себя в истинном свете. Устает врать. Вы не преступник, Фаулер, но я хочу понять, зачем вы мне соврали. Вы видели Пайла в вечер его смерти.

– С чего вы взяли?

– Я ни секунды не считаю вас его убийцей. Вряд ли вы воспользовались бы ржавым штыком.

– Ржавым?

– Такие подробности выясняются при вскрытии. Но я вам говорил, что причина смерти была другая – ил в канале Да-Као. – Виго протянул рюмку, чтобы я подлил ему виски. – Значит, так. Вы опрокинули рюмочку в «Континентале» в шесть десять?

– Да.

– В шесть сорок пять разговаривали с другим журналистом в дверях «Мажестик»?

– С Уилкинсом. Я все это вам уже рассказывал, Виго, той же ночью.

– Да. С тех пор я кое-что уточнил. Удивительно, что вы запоминаете такие подробности.

– Я репортер, Виго.

– Время, может, и не совсем правильное, но кто же вас осудит за лишние четверть часа там или десять минут в другом месте? У вас не было причин заботиться о хронометраже. Наоборот, излишняя точность была бы подозрительной.

– Разве я не был точен?

– Не вполне. С Уилкинсом вы говорили без пяти семь.

– Погрешность в десять минут.

– А в «Континентале» вы появились чуть ли не ровно в шесть.

– Мои часы всегда немного спешат. Сколько на ваших сейчас?

– Десять часов восемь минут.

– А на моих десять восемнадцать. Вот, взгляните.

Виго не стал смотреть.

– Значит, со временем разговора с Уилкинсом вы ошиблись на целых двадцать пять минут – по вашим же часам. Ничего себе ошибочка, вы не считаете?

– Вероятно, я мысленно подвел стрелки. Или в тот день подвел часы, иногда я это делаю.

– Что любопытно, – продолжил Виго, – вы на меня совершенно не злитесь. А ведь это неприятно – допрос, которому я вас подвергаю.

– Мне интересно, это как детектив. В конце концов, вам известно, что я недолюбливал Пайла – сами так сказали.

– Я знаю, что вы не присутствовали при убийстве, – сообщил Виго.

– Не пойму, что вы пытаетесь доказать, высчитывая, что меня не было лишних десять минут в одном месте и пять – в другом.

– Набирается запасное время, – объяснил он. – Такой провал во времени.

– Для чего мне этот запас?

– В неучтенное время у вас была встреча с Пайлом.

– Почему вам так важно это доказать?

– Из-за собаки, – ответил Виго.

– Из-за грязи на ее лапах?

– Это была не грязь, а цемент. Тем вечером, следуя за Пайлом, собака в какой-то момент ступила в жидкий цемент. Я вспомнил, что на первом этаже вашего дома работают строители – они до сих пор там. Я прошел мимо них и сейчас. В этой стране очень длинный рабочий день.

– Можно только догадываться, в скольких местных домах работают строители и в скольких можно вляпаться в жидкий цемент. Кто-то из них вспомнил собаку?

– Разумеется, я их расспросил. Но они мне все равно не сказали бы, даже если бы вспомнили. Я полицейский. – Виго замолчал и откинулся в кресле, глядя на свою рюмку.

Мне показалось, что ему на ум пришла какая-то аналогия и он мысленно унесся далеко-далеко. По тыльной стороне его ладони ползала муха, и Виго не удосуживался прогнать ее, совсем как Домингес. Мне почудилась угроза, неподвижная угрюмая сила. Я бы не удивился, если бы он молился.

Я встал и ушел за занавеску, в ванную. Мне там ничего не было нужно, просто захотелось удалиться от этого вросшего в кресло молчания. Альбомы Фуонг вернулись на полку. Среди ее косметики белела телеграмма для меня, какое-то сообщение из лондонской редакции. У меня не было настроения с ним знакомиться. Все вернулось к состоянию, предшествовавшему приезду Пайла. Комнаты не меняются, украшения остаются на своем месте, только сердце увядает.

Я вернулся в гостиную, где Виго подносил к губам рюмку.

– Мне нечего вам рассказать, – произнес я.

– Тогда я пойду, – сказал он. – Вряд ли я вас снова потревожу.

В дверях Виго повернулся, словно не хотел расставаться с надеждой – своей или моей.

– Странную картину вам пришлось наблюдать той ночью. Не подумал бы, что вы – любитель костюмированной драмы! Что это было? «Робин Гуд»?

– Скорее «Скарамуш». Мне надо было убить время. И немного развлечься.

– Развлечься?

– У всех нас свои тревоги, Виго, – осторожно сформулировал я.

После его ухода мне предстояло еще час ждать Фуонг, живого общества. Визит Виго меня взбудоражил. Это выглядело так, будто поэт принес на мой суд свое сочинение, а я его по оплошности порвал или сжег. Я был человеком без призвания – нельзя всерьез считать призванием журналистику, но вполне мог распознать призвание в других. Теперь, когда Виго ушел, чтобы закрыть это незавершенное дело, я жалел, что мне не хватило смелости окликнуть его и сказать: «Вы правы. Я действительно видел Пайла в вечер его смерти».