Тихие воды - [14]

Но в стеклянной двери уже мелькнуло холеное тело его жены, уже яростный взгляд скользнул по ним, и Арфов отпрянул, оглянувшись, беспомощно. Смешно, как сильно умный мужчина может зависеть от своей ревнивой жены, смешно и обидно.

– Ада, послушай меня, я скоро вернусь, хорошо?

Он исчез как-то, она даже не поняла, как это произошло, и когда заметила, что сидит совсем одна, бессмысленно глядя в пространство, разозлилась, изогнулась кошкой, швырнула одну из туфель куда-то в сторону двери, куда он ушел, конечно, не попала, и снова откинулась на спинку кресла, ощущая, как тепло внутри пульсирует, заставляя сдвинутый мир кружиться перед глазами. Бросил ее, ушел, как уходили все, как ушел Давид, как ушел Вельд, как ушел когда-то ее отец, как спрятался в скорлупу желторотый Дима, как когда-то Майя и ее собственная мать отвернулись в отвращении, прошли мимо, не волнуясь о том, что она тут одна, посреди огромного страшного города, подсвеченного кое-где белыми фонарями, бросавшими странные отблески на серо-стальные дома. Одна посреди Вселенной, никому не нужная и всеми забытая. Там, внутри, в зале остался ее образ, воспоминание о ней, слухи о ней, но сама она была тут, закутанная, как она вдруг заметила, в свою черную псевдо-меховую накидку, Арфов умел о ней заботиться, но он же ушел, предал ее, оставил одну, и так поступают всегда, наслаждаются ее игрой, ее образом, но сама она, кому и когда нужна была она сама, в тридцать пять уже считающаяся стареющей актриса в мире, где так ценится молодое мясо, упругая, свежая плоть, в мире, где каждый день она борется против времени, условий, одиночества, против самой себя, пьяная, глупая девочка в красивой обертке, напуганный зверек, затаившаяся кошечка, которой только и нужно, чтобы всегда были руки, способные гладить, руки, которые будут кормить и ласкать, и не давать думать, решать самой.

От нахлынувшей жалости к себе закипели в уголках глаз горячие пьяные слезы, и она свернулась комком, сжалась, сдуваясь как воздушный шарик к сморщенной сути себя, закрыла глаза. А звездное небо и замерший город смотрели на нее, и ветер теребил темно-каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, развалившуюся сложную прическу, и внутри было так тепло, а снаружи так холодно, что она сжалась сильнее и плакала, не трезвея, засыпая.

***

Его серо-ледяные глаза напротив рождали в ней черные дыры. Ада сидела, плотно стиснув колени и крепко прижимая к себе сумочку. Ремешок скользил в пальцах, очерчивая ее нервозность. Их разделял столик, но ей казалось, что он ближе к ней, чем когда-либо был ее собственный муж. Он неторопливо глотнул пиво из высокого бокала, и все в нем – его четко выверенные движения, разворот плеч, посадка головы, взгляд – все, казалось ей, выдавало его род занятий, несмотря на то, что он явно пытался это скрыть, одевшись в гражданское.

– Вы изменяет мужу? – Тем временем поинтересовался он, ставя бокал точно по центру подставки, и она даже вспыхнула, возмущенная вопросом.

– Я замужем восемь месяцев, – посмотрела с вызовом, как будто это все должно было объяснить. На лице напротив ничего не отразилось, глупо было думать, что он этого не знал. Но для него это ничего не значило. Сглотнула, отпустила ремешок сумки, заставила себя вести себя естественней. Но ладоням не лежалось на столе, пришлось сцепить пальцы, чтобы не так заметна была дрожь. – Нет, не изменяю.

– А зря, – она недоверчиво посмотрела, не понимая, почему шутка звучит так сухо, но, столкнувшись все с тем же спокойным взглядом, поняла – это не шутка.

Раздались еле слышные шаги и в узкой полоске света под шторкой, отделявшей их «гнездышко» от остального зала, мелькнула тень. С невероятной скоростью рука мужчины метнулась через столик, легла на ее чуть дрожавшие руки, а лицо мгновенно приняло сладкое, даже приторное выражение, и только взгляд не изменился. Вошла официантка, и он отпрянул, дав девушке всего несколько мгновений, чтобы увидеть их прикосновения. Ада залилась краской, он чуть улыбнулся. Официантка поменяла пепельницу, тоже улыбаясь, вышла.

– Ну вот, теперь изменяете, – прокомментировал произошедшее он. Ада ощутила, как краска сходит с лица, и его заливает бледность. Она чувствовала себя как насекомое, попавшееся в лапы пауку – яд уже проникал в ее кровь, и скоро она станет такой мягкой. Податливой и готовой к употреблению. Скоро она будет полностью парализована. Какая мерзость. Отвращение мелькнуло на ее лице, и помимо воли вырвалось:

– Муж меня убьет, – и даже не одернула себя, почувствовав, что глубокая морщинка привычно пролегла между бровей. Тогда еще могла позволить себе не слишком волноваться о морщинах.

– Об этом вам не стоит беспокоиться, – он чуть заметно кивнул. – Мы позаботимся о вас. Мы вас защитим. Все, что вы рассказали – очень важно.

Он неторопливо допил пиво, вернул стакан на место все тем же простым и безупречным движением.

– Мне пора идти, – слова все еще давались с трудом, в горле першило, и она много отдала бы за то, чтобы вместо кофе заказать что-нибудь более крепкое, или хотя бы добавить в чашку виски, но ждать пока принесут этот новый заказ было невмоготу. Кожа рук, где он прикоснулся к ней, зудела так, словно никакой кожи больше не было. И хотелось мыть руки, мыть снова и снова, как леди Макбет, пытаясь избавиться от кровавых следов, следов преступления.