Тихие дни в Клиши - [16]

После очередной затянувшейся до утра посиделки за алжирским вином (его, помнится, было невообразимое количество) Карл и выдвинул свою идею блиц-экскурсии — так, на пару-тройку дней — по тем историческим местам европейского континента, в которых мы еще не бывали. На стене в моей комнате висела большая карта Европы; по ней-то мы лихорадочно шныряли, стремясь уразуметь, на какое расстояние можем позволить себе отъехать с учетом критического положения наших финансов. Сначала нам взбрело в голову посетить Брюссель, однако чуть позже мы без сожаления похоронили этот проект. Бельгийцы — народ неинтересный; в этом выводе мы обнаружили полную солидарность друг с другом. Приблизительно во столько же должна была обойтись поездка в Люксембург. Мы были порядком на взводе, и Люксембург представлялся нам именно тем пунктом, куда можно двинуть с места в карьер в шесть часов утра. У нас не было ни малейшего намерения обременять себя багажом; по сути дела нам и не нужно было ничего, кроме зубных щеток, — которые мы в конце концов, заторопившись на поезд, разумеется, забыли дома.

Спустя несколько часов мы пересекли границу в отделанном изнутри полированным деревом и обитом роскошным плюшем купе железнодорожного состава, которому предстояло доставить нас в опереточное государство, издавна вызывавшее у меня непритворное любопытство. В Люксембург мы прибыли около полудня, толком не проспавшись и не протрезвившись. Мы плотно пообедали в отеле, воздали должное труду местных виноградарей и завалились на боковую. Незадолго до шести нехотя поднялись и выбрались на воздух. Перед нами лежала мирная, тучная, беззаботная земля, до краев напоенная звуками немецкой музыки; с лиц ее обитателей, казалось, никогда не сходило выражение дремотного, бессмысленного блаженства.

Прошло не слишком много времени прежде, чем мы завязали дружбу с Белоснежкой — главной достопримечательностью привокзального кабаре. Белоснежке было около тридцати пяти лет; у нее были длинные, соломенного цвета волосы и живые голубые глаза. В этих местах она появилась всего неделю назад и уже изнывала от скуки. Мы опрокинули с нею пару коктейлей, несколько раз провальсировали по залу, поставили выпивку всем оркестрантам (все это составило несуразно мизерную сумму), а затем пригласили ее совместно отужинать. Хороший ужин в хорошем отеле обошелся нам во что-то столь же анекдотическое — по семь-восемь франков с носа. Швейцарка по национальности, Белоснежка была недостаточно смекалиста — или, напротив, слишком добродушна, — чтобы заставить нас всерьез раскошелиться. В голове у нее вертелась только одна мысль — не дай бог опоздать на работу. Когда мы вышли из ресторана, уже стемнело. Наугад двинувшись в сторону, противоположную центру, мы без труда отыскали укромное местечко на побережье, где и показали ей, из какого теста сделаны. Она отнеслась к этому так же, как к коктейлю, — с нерушимым добродушием и попросила заглянуть попозже вечером в кабаре; там у нее была подружка, которая, по ее убеждению, не могла нам не понравиться. Мы сопроводили Белоснежку до ее рабочего места, а затем предприняли более основательную попытку ознакомиться с городом.

Сунув нос в небольшое кафе, за окном которого старуха играла на арфе, мы заказали вина. Место оказалось на редкость унылым, и скоро у нас свело челюсти от зевоты. Когда мы уже поднялись, направляясь к выходу, к нам поспешил его владелец и, протянув рекламную карточку своего заведения, выразил надежду, что мы посетим его кафе еще как-нибудь. Пока он распинался, Карл передал мне карточку и незаметно толкнул меня в бок. Я пробежал надпись глазами. По-немецки она звучала так: «judenfreies Cafe».[20] Будь на карточке написано: «Limburger freies Cafe»,[21] — даже тогда в такой декларации, по моему разумению, было бы больше смысла. Мы расхохотались в лицо напыщенному ослу. Затем я на французском языке осведомился, понимает ли он по-английски. Тот ответил утвердительно.

— Вот что я скажу вам, любезный, — заговорил я внушительно. — Хоть я и не еврей, сдается мне, что вы малость шизанулись. Вам что, думать больше не о чем? Вы несете собачий бред. Вымазываетесь на людях в собственном дерьме. Слышите?

Он продолжал глазеть на нас, всем видом являя полное недоумение. Тут пришла очередь Карла пустить в ход изысканный набор сочных выражений на арго, который сделал бы честь королю парижских клоак.

— Слушай, ты, трахнутый-перетрахнутый сырный огрызок, — начал он. «Огрызок» раздвинул рот с явным намерением поднять крик. — Заткни пасть, — тоном недвусмысленной угрозы предупредил дальнейшие излияния Карл, сделав рукой красноречивый жест, символизировавший его готовность придушить старого дурака. — Я не собираюсь тратить на тебя слов. Заруби себе на носу одно: ты — старая жопа! От тебя говном воняет!

Договорив это, он чуть не задохнулся: его буквально распирало от смеха. Похоже, в этот момент обескураженному владельцу кафе пришло на ум, что перед ним — пара буйно помешанных. Безудержно хохоча и корча немыслимые гримасы, мы в конце концов выкатились на улицу.

А тугодумного болвана хватило только на то, чтобы без сил опуститься на стул и вытереть пот со лба.